Советник заместителя министра обороны Украины Василий Будик рассказал сайту "24" о том, как происходят переговоры с врагом, кто помогает в освобождении наших бойцов, и почему никак не удается осуществить обмен "всех на всех".

Василий, расскажите, где вы сейчас находитесь и какая обстановка в этом городе?

— Сейчас я в Краматорске. Обстановка — на войне, как на войне. Кое-где стреляют, кое-где воюют, кое-где тихо. Сегодня ночью (13.07), к примеру, обстреляли Красногоровку 120 мм минами. Обстреляли жилой сектор, пятиэтажки. О пострадавших у меня еще нет информации, но дома пострадали очень серьезно. К тому же, никаких войск в этом районе нет.

Ваша основная работа в зоне АТО — это освобождение пленных, сколько сейчас, по вашим данным, украинцев находятся в плену?

— Мы имеем списки людей, которые предположительно находятся в плену. До сих пор невозможно назвать точную цифру, ведь не все полевые командиры, не все боевики подают нам информацию о нахождении наших ребят там. Обычно — это информация, которую мы сами получаем тем или иным методом. Сейчас мы ориентируемся на количество от 220 до 300 человек, которых мы можем обнаружить. Есть такие пленные, о которых мы знаем точно, что они находятся у разных полевых командиров. Есть такие, в отношении которых мы только предполагаем, что они оказались в плену. Итак, до 300 человек, по всей вероятности, мы можем найти.

В эти списки пленных входят и военные, и гражданские, или только военные?

— Относительно военных у нас есть отдельная статистика. Мы имеем четкое понимание, сколько ребят есть в плену. Эта цифра значительно меньше. Также есть списки гражданских и волонтеров. Сейчас, например, мы работаем, как это ни парадоксально, над освобождением российского журналиста Анатолия Полякова, который по нашей просьбе поехал в Луганск искать наших ребят, и его схватили, как шпиона. Он уже три месяца находится в плену и его обвиняют по статьям "Измена Родине". А Россия ничего не делает для того, чтобы освободить своего гражданина.

Можете рассказать, как вы налаживали контакт с боевиками относительно украинских военнопленных?

— Вы знаете, что я сам был в плену три месяца. И, соответственно, за то время у меня появились контакты с теми людьми, которые меня удерживали. Через них мне удалось установить контакты с теми, с кем они дружат. Так, понемногу, в течение года выстраивалась эта цепочка. К сожалению, она сейчас во многих местах оборвана. Были ликвидированы такие боевики, как "Мозговой", "Бэтмен", слышал, что посадили Козицына. Основная масса наших ребят, которых мы находим по неофициальным каналам "ДНР-ЛНР", они как раз находились в таких подразделениях, — у "Гиви", "Абхаза" и др. Когда эту цепочку начали рвать и уничтожать командиров, работать стало сложнее.

Вы можете предположить, кто уничтожает террористическую "верхушку"?

— У них там все очень сложно. Явные конфликты между собой. Одни подразделения атакуют другие, ведут с ними бои, захватывают друг у друга территории. Также есть информация о том, что пленные переходят из рук в руки, их перевозят, террористические формирования отбивают их друг у друга.

Что самое сложное в переговорах с боевиками?

— Там есть адекватные люди. С которыми можно общаться, встречаться, они абсолютно нормально реагируют. В частности, вчера у меня была такая встреча. Мы отвозили продукты ребятам, которые находятся в здании Донецкой СБУ, у нас есть такая возможность, обсудили текущие моменты. Есть люди, которые через две минуты после разговора начинают по телефону дико кричать, обещают расстрелять или меня, или кого-то из людей. Но, знаете, самое главное, чего удалось достичь состоянию на сегодняшнее утро — Президент договорился с Красным крестом о помощи в поисках наших ребят. Не только тех, о ком мы точно знаем, но и вероятных местах, где их содержат. На самом деле, без поддержки международного сообщества — ОБСЕ и Красного креста, найти таких людей крайне сложно. Многое делается благодаря верховному главнокомандующему.

Также, например, при обмене пленными, когда освободили 10 ребят, присутствовала Ирина Геращенко. Она имела возможность увидеть весь процесс, от начала и до конца. Не просто растиражированные картинки по факту, а все, что предшествует этому. А сам обмен — это кульминация очень сложной работы, которую не стыдно показать стране. Сложнее всего выявить пленных, договориться кто на кого будет обменян, договориться, чтобы та сторона показала наших людей.

За год вашей работы, изменились ли методы договоренностей, методы воздействия на вражеский сторону?

— Та сторона не слишком поддается какому-либо давлению. Они могут просто замкнуться. Важно не давить, а попытаться убедить их, что обмен наших ребят также и в их интересах. Здесь дело в том, что многие из полевых командиров удерживают наших военных, как резерв, в случае попадания в неприятности их боевиков. Например, попадание "ополченцев" в плен к нам. Тогда они уже сами открыто выходят на связь, сообщают о наших пленных, хотят забрать своих, просят обменяться. До этого момента они могут никак не проявляться.

Ведутся ли переговоры непосредственно с самой Российской Федерацией по обмену пленными?

— Конечно. Переговоры проходят на всех уровнях, в том числе и с армией России. Абсолютно везде, где есть возможность провести параллель и установить контакт, идут переговоры.

С кем легче договариваться, с сепаратистами и боевиками или с российской стороной?

— Тяжело везде. Просто, есть адекватные люди, а есть неадекватные. Они есть как среди "ополченцев", так и среди российской армии.

За год войны, изменился ли враг, как в вопросах ведения войны, так и в вашей работе?

— Во-первых, стали меньше пытать наших военных. Хотя, такое все равно происходит. И вот, например, разведчика 28 бригады Романа Капация, мы забирали в очень тяжелом состоянии. Он подвергся серьезным издевательствам и пыткам. И очень остро стоял вопрос его освобождения. Мы четко знали, что он в плену и где именно. Если бы он погиб, на нем были бы четкие следы от пыток. Однако, нам удалось убедить ту сторону отдать нам нашего парня, пока он не умер.

В общем, получаете ли вы информацию о состоянии пленных?

— Мы стараемся все это контролировать. Нет такого настроя, чтобы нам показывали и рассказывали о состоянии военных. Но, все равно, есть люди с той стороны, которые нам в этом плане очень серьезно помогают.

Когда вы обсуждаете с боевиками процесс освобождения пленных, вы договариваетесь о конкретном количестве. Итак, как вы определяете, кого освободить сейчас, а кого несколько позже? Или этот вопрос определяется ультимативными методами?

— Есть несколько факторов. Но первоочередным для нас является состояние нашего бойца. Раненые ребята в первую очередь подлежат обмену.

Затем мы обмениваем тех, кто максимально долго находится в плену.

Решается ли вопрос пленных, которые сейчас в России? Мы знаем о Савченко и Сенцове, но, по некоторым данным, их там около 30 человек.

— По этому вопросу работает более высокий уровень, чем у нас — государственный. Президент на всех дипломатических встречах, прежде всего, акцентирует внимание на освобождении людей, которые находятся не только на территории Украины, но и на территории Российской Федерации. Я не имею контактов, чтобы вести переговоры об освобождении этих людей. Здесь очень важно личное участие Президента.

Происходит постоянное проникновение диверсионных групп.

На сегодняшний день у нас "перемирие", но каждый день есть раненые, есть и погибшие. А берут ли сейчас в плен?

— Берут. Перемирие абсолютно условное. Происходит постоянное проникновение диверсионных групп.

Но с нашей стороны, когда выявляется диверсионно-разведывательная группа противника, существует договоренность: брать в плен, а не уничтожать. Для того, чтобы мы могли обменять наших солдат.

Сколько боевиков находятся плену у украинских военных?

— Это закрытая информация.

Можете описать, какова ситуация с количеством российских войск?

— Когда я еду по своим непосредственным обязанностям, соответственно, это происходит по договоренности с другой стороной. И еду по маршрутам, которые проходят подальше от скопления любых войск. То есть, полностью исключается, чтобы мне в поле зрения попадали вражеские войска. Я могу исходить из тех данных, которые получаю от штаба АТО. Вы их тоже можете видеть.

Что касается моего личного наблюдения — видел единицы солдат, но определить их принадлежность либо к российской армии, либо к "ополченцам" нет возможности, ведь на них отсутствуют опознавательные знаки. Но это и не моя парафия — определять количество военнослужащих. Моя задача — максимально сделать так, чтобы парни как можно быстрее вернулись домой. Все усилия направлены на этот вопрос.

Общаетесь ли вы с теми военными, которых удалось освободить, в дальнейшем?

— Конечно. Прежде всего меня интересует, что они знают, кого видели. И вот, с последнего обмена, когда забирали наших ребят, мы узнали о еще девяти, которые считались пропавшими без вести. Теперь мы четко знаем, где они находятся.

Объясните, почему так часто срываются договоренности об обмене "всех на всех", или другие относительно обмена?

— Донецк сейчас затормозил обмен, и террористы выдвигают условия для принятия закона об амнистии. То есть, как всегда, наши ребята используются в качестве шантажа и давления на нашу страну. Это является основным фактором, почему эти обмены срываются. Но есть и хорошая динамика. Есть люди, которые очень серьезно двигают этот процесс.

Один из них — Виктор Медведчук, который непосредственно ездит в Москву, в Донецк и Луганск. И вот последний обмен, можно сказать, — это колоссальная заслуга Медведчука, который был в Луганске и смог договориться об освобождении ребят, которые находились в плену почти год.

Обмены проводятся с помощью Медведчука, поскольку он поддерживает отношения с Россией

Вы назвали неожиданную фамилию.

— Без его помощи это было бы очень тяжело сделать. В этом деле я должен быть объективным и не имею права на собственное мнение и собственные амбиции. Сказать, что этот человек ничего не сделал в этом вопросе, было бы подлостью с моей стороны. Такие обмены делаются с помощью Медведчука, поскольку у него есть отношения с Россией, с Луганском и Донецком.

К тому же, он является официальным представителем Украины по вопросам освобождения военнопленных на Минских переговорах.

Вот, собственно, это многим и не нравится...

— Ну, нравится-не нравится. Спросите об этом у матерей, которые получили своих сыновей домой живыми. Мы можем прыгать на эмоциях, а можем полностью безэмоционально, трезво выполнять ту работу, которую на себя взяли. Здесь я могу говорить только фактами. Но не все мне нравится, и Медведчук знает о моем отношении к некоторым вопросам и к нему.

Мы просто убрали личное отношение друг к другу и проводим встречи в плоскости работы. Мы остановились на том, что в первую очередь — это освобождение наших бойцов, а потом все остальные. И, знаете, это значительно продвинуло работу. Пусть история когда-нибудь даст оценку тому, что мы делаем.

Можете анонсировать, когда будет следующий обмен пленными?

— Вот, знаете, меньше всего люблю анонсировать. Пытаюсь отмежеваться от таких нюансов. Но крайний анонс об обмене 10х10 был сделан из-за того, что некоторые журналисты неправильно трактовали слова Юрия Тандита, который сказал, что состоится обмен в рамках "всех на всех", а в СМИ рассказали, что произойдет обмен "всех на всех". Поэтому мне пришлось несколько снизить напряжение. Из-за неправильной трактовки у меня телефон стал фиолетовым. Звонили сотни матерей, которым пришлось объяснять, что это неверная информация. Сутки или полтора у нас ушло на то, чтобы объяснить матерям, успокоить их. Представляете, как это?

Наверное, это самое сложное — объяснять родным, что их солдат будет освобожден чуть позже.

— Сложно и после обмена, потому что звонят другие матери, спрашивают, почему их сыновей не освободили, обвиняют иногда в том, что мы не так работаем или нам заплатили. Чтобы вы понимали, все, что мы делаем, — это лишь с помощью наших друзей. Мы достаточно долгое время находимся на передовой. Когда у нас заканчиваются деньги или необходимые материалы, мы вынуждены просить помощи только у них.

Никогда в жизни мы не позволим себе выбирать пленных, потому что кто-то нам нравится больше, или кто-то нам заплатил. Мы никогда не брали ни копейки ни у одного родственника, и не будем. А все, кто пытается такое сделать, это аферисты, которые пытаются нажиться на горе матерей и родных. Любой, кто просит какие-то финансы, на расходы, бензин или еще что-то, и утверждает, что он принимает участие в освобождении пленных — это аферист. И еще раз повторю, это мерзко и подло — требовать средства у бедных родственников и зарабатывать на их горе. У нас есть ситуации, когда мы оплачиваем расходы на той стороне.

Мы просим людей, и "ополченцев", случается, тоже просим, ​​заправляем их машины, они привозят нам наших ребят. Но делаем мы это исключительно за собственные средства. Вот, когда мы вывозили Романа Капация, нам пришлось снимать скорую помощь в Донецке, я заплатил несколько тысяч гривен за то, чтобы скорая привезла нашего парня. Нам сейчас нужно объединить усилия со всех сторон — и с нашей, и с российской, и с Донецка и Луганска. Ведь все стороны ищут выход из этой войны и хотят освобождения всех людей, не только военных, но и гражданских, и волонтеров.

Нужно искать выход из этого кризиса, ведь каждый его день приносит или гибель, или ранения наших солдат. Мы не такая большая страна, и мы не имеем права ежедневно хоронить наших ребят.

Нам нужно жить, жениться, рожать детей, воспитывать, учиться, любить, но не погибать. Потому что эта война закончится, но никто нам не вернет здоровье ребят и тем более жизни.