"Повернись живим" получился успешным проектом, потому что ты относился к нему как к бизнесу, или потому что много работал?

Потому что руковожу людьми с 19 лет. Я хотел, чтобы фонд был эффективен.

Для меня дорогого стоит, что за все время работы фонда от нас никто не вышел со скандалом. Это значит, что у людей тут какие-то общие ценности. Когда это в коллективе есть, то, в принципе, дальше его нужно просто правильно организовать, а это я, кое как, да умею.

Что для тебя главный критерий эффективности работы фонда?

Количество, качество и распределение помощи, которую мы оказываем. Для меня самое обидное – понять, что тратили деньги не на то.

Например?

Да вот в том-то и дело, что таких примеров вроде нет. У меня есть определенные претензии к тому, как мы распределяли тепловизоры в 2014 году. Но, с учетом того, что это было начало войны, мы все были гражданские, то мы по этому критерию были в числе лучших. Мы в этом плане очень сильно продвинулись вперед. Я реально убежден, что сейчас у нас одна из самых эффективных систем управления имуществом среди всех волонтеров.

Как так получилось?

Мы просто все время над этим работали. Каждое утро просыпаешься и думаешь, что можешь сделать лучше. Банально звучит, но это работает. Критическое отношение к своей работе. Постоянно ставить под вопрос, что еще ты делаешь не так и что еще можно улучшить. Проще всего ведь решить, что ты самый офигенный – и ничего не делать. Это – первый шаг к деградации. Это касается любой сферы – личной жизни, внешности, работы. Когда перестаешь работать над собой, критиковать себя и решаешь, что ты красавчик – все, конец.

Сегодня ты себя за что критикуешь?

За то, как я строю отношения с людьми. Последние несколько лет мало внимания уделял крутым людям, которые с нами сотрудничали или приносили в фонд деньги. Реально, в 2014 году часто человек мог зайти в фонд, принести нам несколько тысяч долларов, мы говорили спасибо и дальше утыкались в свои столы делать свое дело. Было много таких классных людей. Сейчас, постфактум, как-то пытаюсь их благодарить.

В 2014-м я мало внимания уделял и отношениям внутри фонда. Потом поставил это как задачу одному из сотрудников – просто любить всех в фонде, чтобы люди чувствовали семейность. Я немного социопатический чувак. Вот сейчас начинаю сам больше уделять внимания сотрудникам. Стараюсь, по крайней мере.

Ты себя считаешь публичным человеком?

Конечно.

Публичность не напрягает?

Есть вещи, которые мне в ней очень нравятся, есть те, которые очень не нравятся. Иногда – это одни и те же вещи.

По настроению?

Нет. По людям. Больше всего нравится, когда меня узнают. Это же – больше всего не нравится. Тут очень показательны мои соседи. Одни, когда с ними встречаемся в лифте, жмут руки и говорят спасибо. Другие – задают тупорылые вопросы и рассказывают, что и армия, и война – это ни о чем, политики все слили. Есть много людей, которым я интересен, только потому, что меня по телеку показывают. Мне нравится, когда меня узнают люди, которые дают нам деньги и поддерживают то, что делает фонд.

Есть другая часть людей, которые не поддерживают то, что мы делаем или занимают другую позицию, пассивно-агрессивную. Они считают, что за них уже все порешали, они никому ничего не должны и нужно просто остановить войну. Вот с такими не хочется общаться, но они ко мне сами лезут, хотят что-то доказать. Это отнимает время и очень раздражает.

В чем наибольшее удовольствие работы в фонде?

Обратная связь от военных. Когда звонят и говорят: "Спасибо, благодаря вашему тепловизору мы вчера остались в живых".

Скольких человек вы спасли?

Невозможно посчитать. Точно – сотни. В 2014 году каждый тепловизор в течении месяца минимум одну жизнь да спасал. После "Минска" – цифры уже были другие. Точно посчитать невозможно, просто потому, что невозможно посчитать все ситуации, когда наши тепловизоры кому-то помогли. Такие ситуации происходят каждую ночь, пока я сплю. Кроме того, мы не знаем, как бы повернулась любая такая ситуация, если бы тепловизора не было. Да и какая разница? Сегодня главное, чтобы эта цифра увеличивалась.

Волонтерские фонды способны собой подменить систему государственного обеспечения?

Подменить – нет. Волонтерство, как костыль, способно поддержать пока государство не начнет делать то, что должно. С другой стороны, даже успешным государствам в критический момент такой костыль иногда бывает нужен.

Взять на себя роль этого костыля – это колоссальная ответственность и большая нагрузка…

Я эту роль на себя не брал. Я когда все это начинал, не думал, что получится такая громадная штука, она просто получилась эволюционно. Когда вначале у нас было собрано 100 тысяч гривен, и меня спрашивали, сколько я хочу собрать, прикидывал, что пару миллионов соберу точно. Потом у меня появилась наглость думать про 10 миллионов, потом – про 100. Сейчас я уже не думаю об этом. Хочется верить, что война закончится раньше, чем мы соберем миллиард.

Я не боюсь ответственности – это точно. Боюсь ответственность неправильно использовать. Честно говоря, думаю, что в 2014 году мы могли сделать намного больше. Понимаю, что тогда много людей погибло, потому что где-то мне не хватило ума, где-то – силы воли, где-то – умения справляться со стрессом. Можно было принять другие решения, и мы бы сделали намного больше. Безусловно, оправданий у нас – миллион, и можно сказать, что все равно мы во многом были лучше других. Но я знаю, что мы тогда могли спасти гораздо больше.

Два года назад часто говорили о том, что украинское волонтерство – яркий феномен…

Неправда. Просто во время предыдущих воин – Афганской или Второй мировой – не было Facebook. На любой войне есть гражданские, которые помогают военным, которым они симпатизируют и мешают тем военным, которым они не симпатизируют. Всегда есть люди, которые делают какие-то не комбатантские вещи, чтобы поддержать ту сторону конфликта, которую они считают правильной. Просто в Украине, за счет того, что наша война началась в эпоху развитых соцсетей, для волонтеров появилось больше возможностей.

Facebook позволяет получить доступ к большему ресурсу. Тебе не нужен доступ к СМИ и стандартным средствам пропаганды. Тебе достаточно иметь свою страничку и какое-то количество людей, которым ты интересен и которые тебе доверяют. Так появились ребята вроде меня. Была возможность быстро наращивать большие горизонтальные связи, и волонтерство приобрело немного другой масштаб, чем было на других войнах. Кроме того, волонтеры могли предоставить какую-то информацию о том, что происходит на фронте в первые месяцы войны, потому что армия была слишком закрыта. Благодаря соцсетям появилась возможность фандрайзинга, появились условные социальные лифты, появилась возможность собирать деньги, отчитываться о работе и становиться интересным для других людей. У меня из-за этого, кстати, были конфликты с отдельными знаменитыми личностям.

Из-за чего?

Я им говорил: "Ребята, с вашим количеством подписчиков, вы могли бы "Джавелины" для армии покупать, а вас хватает только на то, чтобы сделать фотку в бане или передать мешок формы". Сейчас понимаю, что классно, что люди делали хоть что-то. Потому что много людей, имея еще более мощные ресурсы в соцсетях, не делали ничего или, что еще хуже, топили за мир. Так что из-за того, что война произошла в эпоху Facebook, наше волонтерство получилось более системным и масштабным. Сейчас американцы изучают этот феномен, кстати, и они от него прозревают.

То есть?

Мне Герой Украины, командир 3-го полка спецназа "Редут" говорил, что американцы приходят в часть, смотрят на солдат и прозревают от того, что из одетого на солдат, из их экипировки, Родина им дала только автомат. Все остальное дали люди. Когда одна страна нападает на другую – она оценивает ее возможности, уровень оснащения, экипировки и так далее. У нас появился фактор, который может сильно повлиять на ход войны: народ скинулся – и у армии, которая не имела приборов ночного видения или тепловизоров, они вдруг начали быстро появляться.

Это создает проблемы нападающей стороне. США это изучают, потому что американцам нападать еще не на одну страну. Это самый большой геополитический игрок и они в своих интересах воюют по всему миру. Поэтому они изучают этот феномен, хотят его понять, чтобы вносить коррективы в свои оценки и ситуации и понимать, как этому противодействовать.

Поэтому не нужно переоценивать волонтерство. Мне кажется, волонтерство больше оказывает психологическое влияние – когда солдат понимает, что про него в тылу кто-то заботиться и за свои деньги купил ему что-то важное и дорогое – это дает солдату возможность не упасть духом. Ну и надо вспомнить состояние армии конца 2014 года. Мы уже забыли, как это, кода армии нет и техника не может выехать из гаражей, а служить остались только те, кто не смог устроиться таксистом, фанатики и неудачники. Слава Богу, что фанатиков оказалось больше, чем мы думали.

Намного?

Да. В 2013 году многим казалось, что армия – это какой-то такой клуб неудачников. Оказалось, что там достаточно людей, которые почему-то остаются верны военному делу. Они мечтали об этой профессии, и они в ней остались, несмотря на то, что им мало платили и у них тупое руководство.

Ты сталкиваешься с разными людьми – более равнодушными, менее равнодушными... Исходя из того, что видишь, ты в украинцев веришь?

Да, верю. Я не идеализирую украинцев, как не идеализирую военных, волонтеров и так далее. Но я верю, что у этой страны есть очень хороший исторический шанс.

Почему не идеализируешь?

Потому что прекрасно вижу, что 90% населения страны абсолютно пофигу на все – их волнует только курс доллара и уровень дохода.

И почему, несмотря на это, продолжаешь верить?

Потому, что есть еще 10%. 10% людей, которым не все равно, которые воюют, которые помогают, делают что-то для онкобольных детей, стариков, животных... Есть люди, которым не все равно и которые готовы в это инвестировать свои деньги, свое время, свои силы и, если надо, готовы рисковать за это жизнью. Эта война таких людей проявила и подружила между собой.

Сейчас у нас такой период, который продлится еще года 2-3, когда все между собой перессорятся. Но потом люди поймут, что купаться всем вместе в одной большой луже с говном – не прикольно и начнут уважать друг друга и ценить то, что делает каждый.

Сейчас многих накрывает разочарованием во всем. У тебя такое было?

Несколько раз было, но недолго. Понимаешь, аппетит приходит во время еды. Человек начинает волонтерить, чтобы спасти жизнь хоть одному солдату. Когда передаешь броники, тебе в глубине души хочется, чтобы тебе прислали пулю в пластине, которая кого-то спасла. Хочется знать, что одного ты точно спас. Потом начинаешь отправлять бронежилеты и тепловизоры сотнями. И появляются ожидания, что ты сейчас изменишь ход войны, спровоцируешь в стране какие-то изменения, она станет лучше.

А потом вдруг – бац! – и ничего не происходит?

Да. И в этот момент важно вспомнить, что ты начинал из-за одного, такого же как ты, которому не влом за свою страну побороться. Должен понимать, что начальная цель достигнута.

За счет чего у нашей страны есть перспектива?

За счет людей. За счет вот этих 10%, которым не все равно. Волонтеры, правозащитники, нормальные атошники – тут большой список людей – то организованное меньшинство, которое способно победить неорганизованное большинство. Все это люди с очень развитыми горизонтальными связями. Они способны объединяться ради чего-то. В этом – их сила. Главное, чтобы это организованное меньшинство не увлеклось бросанием говна друг в друга, не порвало свои горизонтальные связи и не сделало их токсичными.

Чем ты гордишься?

Фондом. В фонде – очень горжусь коллективом. Очень!

О чем ты мечтаешь в ближайшей перспективе?

Поехать в отпуск. Знаешь, чем еще горжусь? Тем, что из нашего фонда, повторюсь, никто не ушел со скандалом. Для меня это очень приятное отличие от многих других общественных организаций, которые распадались из-за конфликтов основателей, разногласий и взаимных попыток людей закидать друг друга грязью. От нас люди уходили или из-за того, что они выгорали, или из-за того, что получался личный конфликт со мной, связанный с личной несовместимостью. Но никто не ушел из-за того, что перестал верить в то, что мы делаем.

В твой адрес пофыркивали после твоих слов о том, что на Донбассе против нас воюют украинцы…

Я знаю, что с той стороны есть немаленький процент граждан Украины. 30% – точно, есть такие оценки. Это не значит, что война гражданская.

Исходя из увиденного, ты веришь в реинтеграцию Донбасса?

Да. Потому что там есть 10% людей, которым не все равно.

Получается, 10% неравнодушных людей – это решающий фактор?

Да, если они организованы и объединены между собой. Кроме того, мы реально недооцениваю количество проукраинских людей по ту сторону линии соприкосновения. Не все могут уехать. По разным причинам: кто-то привязан к бизнесу, кто-то к земле, к недвижимости, кто-то – к умирающей бабушке… Поверь, там, по ту сторону линии соприкосновения, есть люди, которые нас очень ждут. Всегда хорошо рассуждать о чужом горе и о том, как бы ты поступил, если бы с тобой это произошло, находясь в достатке, в мирном городе, где не стреляют.

Чему тебя научило волонтерство?

Первое: нет ничего важнее, чем отношения между людьми. Все остальное – это производное. Отношения между людьми спасают жизни, позволят решать какие-то невероятные задачи, мотивируют тебя и не позволяют опустить руки.

Второй урок – решение всегда найдется. Чего бы ты ни хотел, решение найдется. Всегда. Год назад я попал в неприятную ситуацию, когда мне внезапно стали нужны деньги для помощи близкому человеку. Его здоровье требовало серьезных финансовых вливаний. Я нашел способ, не бросая эту работу, зарабатывать больше, чтобы покрывать те нужды. Мне это казалось тогда чем-то очень сложным. Но решение нашлось. Так же решения находились, когда мы ввязывались в абсолютно дикие авантюры, начинали этот фонд, требовали смены концепции развития сил спецопераций, когда требовали отставки первых лиц флота.

Третье – ничего нельзя делать наполовину. Если ты чего-то боишься, тебе лень, ты не хочешь – ты или берешься, или нет. Но если уже взялся за дело – его надо закончить. Если бы меня в 2014 году любой сотрудник СБУ остановил с кульком тепловизоров – это была бы статья. Таких моментов было много, за которые меня спокойно можно было бы сажать. Но если я уже решился этим заниматься – нужно брать и делать, нечего боятся. Взялся помогать армии – нет права делать это наполовину и помогать кому-то выборочно. Есть подразделения, куда мне неприятно приезжать. Но я не имею права отказать им в помощи.

Почему неприятно?

Например, потому что раньше они украли часть нашей помощи. У меня есть право сделать так, чтобы они не украли следующую часть нашей помощи. Но в некомпетентности или вороватости командования не виноват солдат в окопе. Я не имею права не дать этому солдату тепловизор. По старым грехам будем разбираться отдельно. Солдат из-за этого страдать не должен.

Не могу сказать, что какой-то из этих уроков мне не был известен до войны. Просто война меня в них очень убедила. Война меня вернула к моим ценностям восемнадцати лет. Она меня сделала более максималистичным.

Объясни.

Когда тебе 17-18 лет, у тебя есть очень жесткие принципы и очень максималистичные представления о том, что белое, что черное. Жизнь потом эти представления очень сглаживает, и начинаешь размывать границы своих убеждений. Война стала моментом, когда люди вернулись к тем ценностям, которые были размыты, и вернули к ним тебя. Появилось окружение, когда стало стыдно быть таким, как раньше: стыдно быть трусом, стыдно быть ленивым, терять веру в себя, не делать то, что можешь, стыдно опустить руки.

Я для себя сформулировала так, что война – это бесконечно страшно. Но она проявила очень много замечательных людей.

Да. Как это ни страшно прозвучит, но не могу сказать, что война – это слишком плохая штука в долгосрочной исторической перспективе. Вспоминая, каким болотом была Украина четыре года назад, с тоталитарным режимом, чинопоклонением и ценностями, вроде крутой тачки и жены с большими сиськами… Не было веры, что может получиться что-то лучшее, не было таких развитых горизонтальных связей с нормальными людьми. Люди, которых мы считаем нормальными, терялись в общей массе. Вот когда тряхнуло, прозвучал крик "Вперед", были те, кто побежал на врага и те, кто спрятался поглубже. Вот те, кто побежал, они друг друга узнали и запомнили, начали кучковаться и теперь знают, что когда в следующий раз надо будет бежать вперед, они побегут вместе. Они знают, что друг на друга можно рассчитывать. Это ценно.

Прикольно, как война замиксовала людей, которые бы иначе никогда не встретились. Музыкантов, спортсменов, телевизионщиков, журналистов, писателей, бизнесменов, строителей, фермеров, военных... У Украины, наконец, проявились герои! Война сильно отделила зерна от плевел. Отделила людей от тех, у кого человечность – это декорация. И от тех, для кого патриотизм – это декорация. Одно дело родину любить на словах и носить вышиванку, а другое – попасть под обстрел "Градами" и не побояться туда вернутся.

В твоем понимании патриотизм – это что?

В моем понимании, это когда ты что-то делаешь, чтобы в этой стране жили твои дети. Когда сегодня ты делаешь что-то, чтобы в этой стране твоим детям было хорошо. Делаешь что-то, что можешь не делать, но делаешь регулярно, чтобы твои дети жили в этой стране. Не потому, что у них нет другого выбора, а потому что в этой стране жить хочется. Потому что в ней есть что-то особенное.

Все фото: Эдуард Крыжановский