Макс Левин: Иловайск – это не про жалость

29 августа 2014 года украинская армия прошла через Иловайский котел, который стал своеобразным чек-поинтом в ее новейшей истории. Тогда украинские бойцы выходили по "зеленому коридору" из окружения и были расстреляны россиянами и пророссийскими наемниками. В Иловайском котле украинская армия понесла наибольшие потери за всю свою историю. Тогда более 360 украинских воинов погибли, более 400 были ранены, около 300 – попали в плен. Десятки до сих пор считаются пропавшими без вести.

Читайте также спрецпроект 24 канала: Неопалимые: Иловайская история Донбасса

Фотограф Макс Левин вместе с украинскими добровольческими подразделениями выходил из окружения из Иловайского котла. Сейчас он реализует документальный проект AFTERILOVAISK о людях, которых он снимал тогда. Всех их, как убеждены авторы AFTERILOVAISK, объединяет желание защитить и готовность брать на себя ответственность.

24 каналу Макс Левин объяснил, почему об Иловайске нужно помнить, и рассказал, почему Иловайская история – это история не о жалости. Она – о настоящем.

Фотограф Макс Левин

В вашем проекте подавляющее большинство разговоров с героями начиналось с вопроса о том, как они попали на войну.

Да. Для нас было важно понять мотивацию. Понять, почему в 2014 году люди добровольцами пошли воевать. Это были люди без военного образования. Без специальной подготовки. Они по собственному желанию пошли туда, куда контрактники часто идти отказываются.

Кроме того, этот проект для нас стал определенным противовесом той пропаганде, которая начала появляться в 2015-2016 году. Тогда начали тиражировать мнение, что добровольцы "пошли отжимать имущество", или что они "каратели, которые пошли убивать". Это для нас все абсурдно выглядит. Но за границей, или в той же России, люди в такое верят.

Мы хотели из первых уст пересказать мотивацию людей. Объяснить, что их привело на войну. Хотели показать, что это все – не о геройстве, на самом деле. Многие из них – молодые ребята, у которых прослеживается определенный патриотизм. Они разными словами говорят об одном и том же – о готовности брать на себя ответственность за свою семью и свою родину.

Получилось ли выделить какой-то обобщенный мотив для всех добровольцев?

Где-то года через три после того, как мы начали говорить с ребятами, у нас появляется какое-то понимание, о чем эти их ответы. Они – о неравнодушии. Просто у каждого оно проявлялось по-своему.

"Гриша-Правосек" из Мариуполя рассказывает, как в 2014 году у него под окнами начали ходить с российскими флагами, на площади начали собираться откровенные туристы, которые не ориентируются в городе, с российским говором.

Раненый Константин Кравченко с позывным "Гриша-Правосек" на полу иловайской школы 26 августа 2014 года / Фото: Макс Левин

Тогда он вывез из города свою семью, а сам пошел в батальон "Донбасс". Так русскоязычный мужчина пошел в добровольческое формирование защищать свой дом. Напрямую защищать. Есть истории ребят из Западной Украины, которые душой чувствовали, что это – часть их земли, которую нужно защищать. Хотя они до этого никогда в жизни не были ни на Луганщине, ни на Донбассе. Так же, как и я. До 2014 года для меня это были неизведанные земли.

Ты сам почему пошел снимать войну?

Это для меня было продолжение Майдана, на самом деле. Собственными глазами видел все эти истории людей, которые стояли на Майдане. Рассказывал их настоящие истории, что это – не "фашисты", которые хотят бить "Беркут". Что это – обычные люди, которые хотят изменений. Люди, которых ты лично знаешь, в том числе – деятели искусства. Война – это продолжение историй этих людей. Некоторые из них потом пошли на войну.

Нас затянуло за ними. Мы сначала поехали в "Айдар", к знакомым. Это были пластуны, друзья одного из фотографов – Вити Гурняка, который погиб позже. Эти ребята пошли воевать. Мы поехали к ним. Очень простые, молодые ребята, для которых война была возможностью ответить себе на вопрос "Несу ли я за что-то ответственность или нет?".

Фотограф Макс Левин

В вашем проекте есть не только военные и медики, но и журналисты, которые были в Иловайске. Ты сам тоже участник тех событий....

Ну, мы о себе писать не будем. Мы через себя рассказываем эти истории. Все равно наше влияние есть на все вопросы. Наша работа, как журналистов, тогда заключалась в том, чтобы рассказать историю, сейчас – в том, чтобы переосмыслить эту историю, в том числе – через истории ребят.

Да, в нашем проекте есть журналисты, которые сознательно по собственному желанию туда пошли. Они уже знали, что там есть окружение. Но они считали, что пойти туда – важнее... Я не уверен, что они себе честно признались, для чего они туда пошли. Я в 2014 году друзьям честно говорил, что у меня, как и у многих журналистов, были определенные нотки тщеславия. Хотелось снять лучший сюжет, показать настоящую войну и быть крутым журналистом.

Мне кажется, вот такие истории, как Иловайская, смывают тщеславие в определенные моменты…

На самом деле, как и у многих героев... Вот я вспоминаю историю медика "Донбасса" "Мэри". Она во Львовской области живет сейчас. Поехала в Иловайск просто помогать, не будучи профессионалом. "Мэри" вспоминает, что ничего не осознавала еще две недели после Иловайска. Мотала, перевязывала, искала шприцы, обезболивающее, что-то происходило, и все это – как одна секунда. Только где-то через две недели Мэри осознала, что это было, и было на самом деле. У меня примерно такая же история.

Уже когда погиб друг, Витя Гурняк (погиб 19 октября 2014 года от минометного снаряда, когда под обстрелом вывозил раненых в районе 32-го блокпоста вблизи поселка Смелое Луганской области, – 24), когда понял, что его нет, что больше с ним не пересекусь ни в Киеве, ни где-то там на нуле, когда это стало личной историей, только тогда перемкнуло, что это все – оно на самом деле.

Фотограф Макс Левин

В институте учили, что когда ты документалист – ты только снимаешь. Ты не можешь принимать никакого участия в событиях. Просто ретранслятор. У меня последние 5 лет не получается быть просто ретранслятором. А у тебя?

И у меня. Когда ты не участвуешь в событиях, а просто их ретранслируешь – это твоя защита. Потому что ты будто стоишь за линзой. Это кажется такой мощной защитой, что, кажется, ни одна пуля тебя не коснется. С Майданом выходило наблюдать за событиями словно извне. Ты пришел, отснял, ребята на баррикадах поменялись, почти ни с кем связей не было. С войной все сложилось совсем иначе. В истории с войной – все более лично.

Почему?

Потому что, например, с "Донбассом" мы вместе жили. Спали на полу в одной комнате, где окна выходили на поле, окно простреленное, АГС прилетали... После такой совместной ночевки ребята уже понимали, что мы не просто пришли снять сливки и заработать на них. Они понимали, что мы вместе с ними делим и риск, и быт, и все. Мы были с ними постоянно. Много друзей, с которыми мы познакомились, погибли там, в Иловайске.

Те истории, которые вы готовили, чтоб рассказать – это те истории которые вас лично глубже всего задевают?

На самом деле, это все очень разные истории. Даже по драматизму разные. Одна история, которую мы записывали во Львове, о мужчине с позывным "Зуб". На первый взгляд – очень неразговорчивый мужчина старшего возраста. Его больше всего поразил плен. Он рассказывал об издевательствах. Как они работали над восстановлением города, как местные жители сначала оскорбляли. Одна из бабушек забрала наших пленных, чтобы они ей крышу переложили. Когда их вела охрана из боевиков, эта бабушка их ругала, бросалась в них палками и старательно делала вид, что их ненавидит. Когда они приходили к ней домой, она закрывала дом, кормила их, давала телефон позвонить домой и поддерживала, как могла. Это – реальная история.

Есть истории другие, как у той же "Мэри", о которой я говорил. Медикам, на самом деле, было тяжелее всего, потому что на их руках умерло много людей. Когда мы приехали к ней на интервью, она приехала встретить нас на машине. Когда сели в машину, у нее получилось развернуться где-то с 3-4 раза. Она немного покрутилась туда-сюда. Объяснила: "Ребята, я иногда сдаю назад и забываю, в какую сторону крутить руль". Ее сейчас реально колбасит.

Тизер проекта AFTERILOVAISK: видео

"Мэри" имеет троих детей. Младшему мальчику – три года. Она познакомилась со своим мужем уже после Иловайска. Он тоже боец батальона "Донбасс". Они познакомились в Широкино. Поженились. Родился ребенок. После этого они еще ездили воевать, детей оставляли на родителей. В 2017 году ее муж погиб. Ребенок остался без отца. "Мэри" не представляет себя дома. 3-4 месяца в году она проводит с детьми, но это – не ее среда. Мысленно – она на войне. Она живет в маленьком городке, ей не с кем поговорить, вспомнить об Иловайске. Ей не с кем поделиться своими переживаниями, кто бы ее понял. Каждые 3-4 месяца она возвращается в бригаду, подписывает с ней контракт и воюет.

Есть истории людей, которых война отпустила?

Да. Боец Артем Хорунжий с позывным "Грек" в гражданскую жизнь вернулся очень быстро. Женился, у него сейчас маленький ребенок, он примерный отец, очень вовлечен в воспитание. Он занимался очень интересной штукой – выращиванием пчел. Продавали пчелиные семьи каких-то определенных пород. Сначала он совсем отошел от войны. Сейчас к этому снова вернулся, Но так, очень взвешенно.

Артем с женой Олей / Фото: Анна Грабарская, AFTERILOVAISK

Он с коллегами реализует проект "Благодаря тебе", о жесте благодарности военным, который придумал Гоша Тихий. Артем понимает, что он больше пользы может принести здесь, а не на войне.

Пять лет – это лишь половина пути. Есть много людей, с которыми говорим, видим, насколько круто все в их жизни изменилось, но понимаем, что это – лишь половина пути к подлинному восстановлению.

Правда, что истории погибших нужно помнить лучше историй тех, кто вернулся?

Мне кажется, что все эти истории важны. Независимо от того, погиб человек, или нет. Важно, что было тогда, что людей привело в тот момент и в то место. Просто мы это рассказываем через родственников, мам, жен и через их поступки, если человек погиб. Или рассказываем через то, что с человеком происходило дальше, если человек жив и сам о себе может рассказать.

Это – не история о самом Иловайске. Это – история о тех 10 днях, которые стали началом, или определенной точкой отсчета для чего-то другого. Для изменения сознания. Этот чек-поинт изменил отношение ребят к жизни, к справедливости, к своему партнеру и отношениям в семье. Они точно знают, что является ценным, а что – не очень.

Чьи еще истории ты хотел рассказать?

Больше всего я вспоминаю истории "Ореста" (боец батальона "Донбасс" Андрей Шевчук с позывным "Орест" исчез при выходе из Иловайска 29 августа 2014 года, – "24").

Боец батальона "Донбасс" Андрей Шевчук с позывным "Орест" / Фото: Макс Левин

Тяжелей всего, на самом деле, говорить с мамами погибших. Потому что не знаешь, что им сказать. Все мамы погибших ребят воспринимают нас как своих. У них забрали их ребенка, к ним приезжают ребята, с которыми их ребенок был на войне, и эти мамы воспринимают нас как свою семью. Потому что мы – источник воспоминаний об их ребенке.

Диана Шевчук – мать "Ореста". С этим парнем мы познакомились в Попасной, много и очень близко общались в Курахово, как раз перед самым Иловайском. Это были разговоры о том, что происходило в 2014 году. О том, почему мы оказались на войне. О том, что мужчины забыли, как это – брать на себя ответственность. Перед семьей, перед страной. "Орест" говорил, что счастлив иметь такую возможность взять на себя эту ответственность. Говорили о Боге. О семье. Обо всем, на самом деле.

"Орест" помогал кормить девочку в заблокированном Иловайске, где была проблема с едой/ Фото: Макс Левин

С этим парнем мы в последний раз виделись 24 августа. Мы заехали в Иловайск вместе. Он – из очень смекалистых ребят, которые умеют сами и взрывчатку заложить, и какие-то устройства придумать. Очень сообразительный. Не верится, что он просто так сдался в плен, или где-то подорвался. Многие ребята до сих пор верят, что он где-то живой. Мама верит, что он – пропал без вести, но обязательно вернется. Хотя есть тело, которое похоронили в Днепре под номером... Есть совпадение по ДНК. Но действительно были случаи, когда было совпадение по ДНК, а потом выяснялось, что тело принадлежит кому-то другому.

Почему Иловайск – это не про жалость?

Это самый главный вопрос нашего проекта. Все эти годы мы воспринимаем войну как нечто такое, о чем нужно жалеть, свечечки ставить и от чего лучше отгородиться. На самом деле мы это не прожили. Если мы это не слушаем, мы от этого отгораживаемся, мы с этим не живем. Мы не учимся понимать, что такое война. Иловайск – это просто такая критическая точка, в которой было так много потерь, что все обратили на нее внимание. Ребята, которые пошли воевать, которые были в Иловайске, они себя не жалели. Они понимали, что оставили бизнес и дом; кто-то оставил машину другу, чтобы тот ее продал в случае чего и деньги отдал семье. Эти ребята понимали, что они идут в один конец.

Почему память – это важно?

Потому что это не просто о том, каким был конкретный человек. Это – тот пример, который нам нужно наследовать. Это лучшие ребята. К сожалению. Они не жалели себя. Их истории – о самопожертвовании и ответственности. Они сделали пожертвование ради будущих поколений. Это звучит пафосно. Но мы хотим это перевести в разряд простых слов. Которые говорит мама, рассказывая, как ее сын отводил глаза, придя домой, потому что уже знал, что они сегодня отправляются на войну: "Да, мы, как родители, его услышали. Мы не могли его остановить. Но я его выбор не приняла".

Это я о "Реде" говорю. Это парень Женя Харченко, из-под Киева, из Бортничей. Мама "Реда" вспоминает, что он всегда был не таким как все. Он отличался, и ему всегда было больше всех нужно.

Евгений Харченко с позывным "Ред" / Фото: Макс Левин

Его отец 28 августа созванивался с Женей. Хотел ехать его спасать, встречать. Женя ему сказал: "Бать, давай уже дома встретишь. Покрасьте ворота в желто-голубой, пока мы вернемся". Хотя на тот момент Женя уже понимал, о чем идет речь и что он не вернется. Это важно помнить.

Лично в тебе точка Иловайске что поменяла?

Трудно отходить от пафосных слов здесь... Это все о настоящем. Ты с полуслова понимаешь, когда только познакомился с человеком, что он настоящий.

Мне вспомнился диалог, который пересказывал один из наших героев. Диалог с россиянами, уже когда наших взяли в плен 30 августа. И россиянин ему говорит: "Вон тела ваших лежат на поле, но вы их готовы лезть собирать, даже если почти ничего не осталось, отправлять кому-то. Вы многое готовы за это отдать. А наших просто закопали здесь в лесу всех и забыли. Ни имени, ни креста, ничего". Это вот такой срез обществ.

Зачем тебе этот проект? Ты же мог снимать что угодно.

Не мог. Историю хотелось рассказать больше через эти личные истории людей. Они важные.

Фотограф Макс Левин

Мой отец, с которым я не слишком близок, знал, что я был в Иловайске. Он имеет умеренно пророссийские взгляды. Мы с ним все эти годы о войне не говорили. Последние полгода как-то начали более детально с ним это обсуждать. Он говорит, что "Путин – молодец". Я ему говорю: "Слушай, россияне стреляли в спину нашим солдатам. В Иловайске. Я там был". Отец за пять лет так и не осознал, что то были россияне. Он свято верит, что их там не было. Я тогда для себя еще одну такую точку поставил: рассказать через живые истории, что это все было на самом деле, что там были россияне, что это – не пропаганда по телевидению.

Мы не хотим не искать виноватых. Мы хотим показать, что лучшие из нас сделали вот в конкретно этом случае. Это – о неравнодушии. И о настоящем.

Поддержать проект AFTERILOVAISK можно по реквизитам:

Счет UAH 26005878949933 («Укрсиббанк»)
ГО “Після Іловайська”
ЕДРПОУ 42977391
МФО 351005