Он смеялся. Живет на две пенсии. Снимает себе комнату в Луганске, платит 500 грн + коммунальные (да-да, в Луганске платит 500 грн за однокомнатную квартиру). Говорит, не хватает. Живет предельно скромно. Ест мало. Вредных привычек, по крайней мере, видимых, не имеет. До войны работал в хорошем коллективе на инженерской должности. В его завод столько раз попали, что легче построить новый завод, чем чинить старый, дырявый как решето.

Моему знакомому повезло – на момент войны был пенсионером, то есть потеря работы для него прошла относительно мягко. Хуже дались новые привычки – не ездить на работу, не спешить, отвыкать от коллектива и привыкать к новой жизни без обязательств. Но мой знакомый, в общем-то, образчик тех пенсионеров, кто может сам себя обслуживать и вполне жизнеспособен. Остаться сейчас пенсионером без помощи детей, страшно. Этот отрезок жизни – от момента выхода на пенсию до смерти – абсолютно не покрывается той суммой, которую называют пенсией. У большей части людей.

Собственно, мало кто думал, как на эту сумму повлиять еще в период активной работы и как-то мог повлиять на будущую пенсию. Разве что военные, ученые, те, кто шел по горячей сетке. Остальные, оказавшись за чертой активной жизни в числе пенсионеров, оказались в прямом смысле за чертой. Если пенсионеры живут семьей, в которой женщина – рачительная хозяйка, а дом с огородом, а дети могут помочь, такая старость в радость. В радость и если квартира всего с одной комнатой – меньше платить в зимние месяцы за отопление. Но если свалились болезни (а у кого их нет в этом возрасте), если не удалось за жизнь разжиться всем необходимым – телевизором, холодильником, одеждой, считай, пропал.

Мне за сегодняшний мой рейд в магазин за хлебом попались три нищенки с протянутой рукой, две – на ступеньках большого магазина-супермаркета. Думаю, они в том не отапливаемом холле на каменных ступенях не от хорошей жизни. На рынке еще пара старушек, из тех, которых все знают и подают сами рыночные торговцы – кто монеткой, кто пирожком. Я разговаривала с одной из них. Просила для нее в благотворительном фонде помощь. Она из очень пожилых людей. Давным-давно работала на молокозаводе. Пережила и мужа, и сына. Живет с дворнягой. Ходит, опираясь на табурет – отказывают ноги. Мечтает о ходунках. Я написала о ней в фонд, в Россию. Просила помочь. Узнала ее анкетные данные, адрес, телефон. Они в том фонде, если верить их рекламе, всем помогают. Сказали мне, не смогли ее найти.

Я все также вижу ее на рынке с табуреткой и дворнягой. Когда очень холодно, она собаку не берет, ходит одна. Обращается ко всем прохожим вежливо: "Помогите, кто, чем может". На таком ежедневном посту, как на работе. И когда видишь все это, отчего-то очень понятен смысл кощунственной фразы "Не дожить бы". Старость – странное время. Как будто оказываешься не желателен, не нужен, за чертой. Как будто из полноценного члена общества в одночасье превращаешься в ненужного и обременительного всем человека. Но разве достойная жизнь стариков – не маркер благополучного общества? Хотя, о чем я…

Читайте также: Жизнь бедных и несчастных пенсионеров – маркер существования в "ЛНР"