Военный психолог, боец батальона МВД специального назначения "Киевщина" капитан Андрей Козинчук в интервью сайту "24" объяснил, чем отличается подготовка украинских военных и сепаратистов и в чем главная сложность общения бойцов с официальными ведомствами.

Вы как человек, наблюдавший все волны мобилизации, можете сказать, чем они отличаются?

Конечно. Не могу сказать, что первая волна – это все молодцы, а четвертая – только те, кого насильно загнали. Нет. В первой волне было больше экстремальных людей, людей ультраправых взглядов. Их было большинство. Четвертая волна – люди, которые дозрели до мобилизации морально, либо те, кто избегал предыдущих этапов.

За четыре этапа полностью изменилась подготовка. Уже больше опыта. Мы видим американских специалистов, которые проводят подготовку по натовским стандартам. То есть, если четвертая волна и отличалась по каким-то идейным соображениям, то она отличается и по подготовке. Я не могу сказать, что четвертая волна – это бедные люди, которые идут на убой. Нет, ни в коем случае!

"У сепаратистов нет поддержки населения, которой им хотелось бы"

То есть, энтузиазм не падает?

Не столько энтузиазм, сколько наполненность. К сожалению, в этом вырос и наш противник. Если в самом начале местных ребят-сепаратистов гнали с автоматами в полный рост и их тупо убивали, то сейчас этих сепаратистов, их диверсионные подразделения, уже готовят в специальных школах где-то в Ростове. Либо они всех алкоголиков и наркоманов уже отправили на убой. Подготовка у них достаточно высокая. Но подготовка-подготовкой, а где духовное сопровождение?

Его нет?

Ну, его могут показать по LifeNews, но все равно, подсознательно, у них появляется мысль, что они что-то не то делают. Тут еще какая штука есть. Беда тех же американских военных в том, что они воюют где угодно, только не в Америке. Да, есть лозунг "На вас смотрит вся Америка". Но все равно после боя они осознают "Боже, зачем?". Америка борется с терроризмом, у них есть наполнение какое-то. Но у их солдат возникает больше вопросов к себе, чем у нас. При этом у нас все равно находятся люди, которые говорят "Зачем ты пошел воевать? Тебя использует президент".

Вопрос к Вам и как к психологу, и как к бойцу. Можете сравнить подготовку украинских сил и сил противника?

Могу. Информационно-пропагандистская подготовка у противника шикарная. Они до сих пор считают, что воюют за правое дело. Они окружены такой атмосферой. Это не лучше, не хуже – это иначе.

Что касается боевой подготовки – очень грамотно действуют в отдельных позициях. Мне известно, что подразделениях "Моторолы" очень высокий уровень дисциплины. Я ни в коем случае не хвалю противника, я пытаюсь оценивать объективно. Но при этом там отсутствует идеологическое подсознательное наполнение "Я защищаю свою страну". У них нет той поддержки населения, которой им хотелось бы. То есть, подготовка там есть. Понятно, что там есть много глупости, они, слава Богу, допускают ошибки. Но и мы их допускаем. Поэтому сказать, что там лучше или хуже, я не готов.

"Война – это не самое лучшее, что было в жизни бойца, но самое яркое"

Тяжело возвращаться в мирную жизнь?

Представьте солдата. Там он общается с мамой (которая говорит: "Сынок, я каждый день молюсь за тебя"), с женой (которая говорит: "Боже, как ты уже задолбал со своей войной! Я так по тебе соскучилась!"), с волонтерами (которые говорят: "Герои! Вот носки, вот берцы, вот вода, вот картошка!"). Он возвращается домой и находится всего один человек, который говорит "Эх, ты… Я тут бизнесом занимаюсь. У меня есть деньги, женщины с четвертым размером груди, а ты там воюешь. Ты глупый!". Представляете, насколько это диссонирует с его миром?

Этот человек, когда шел на войну – был никем. С обычной жизнью, с работой с понедельника по пятницу и пивом по выходным. И тут у него появилась возможность начать жизнь с чистого листа, он ее пишет заново. Война – это не самое лучшее, что было в его жизни, но самое яркое. Он влюблялся в первый раз; он единственный из друзей купил себе семилетнюю "Беху"; он был в Египте и у него есть идеальная фотография с верблюдом на фоне пирамид. И это все ничего не значит, по сравнению с войной. Вот этот человек возвращается с войны, общество ему говорит: "Ты должен работать менеджером, потому что ты должен продавать эти мобильные телефоны. У тебя должна быть жена! Ты обязан проводить время с детьми". Они правы, если так со стороны посмотреть.

Но он говорит: "Стоп. Я выжил. Обязан был выжить и победить врага. А я приезжаю сюда и тоже вижу одних врагов вокруг". Ему говорят: "Нет, чувак. Это все неважно. Важен курс доллара и новый айфон. Важно чтобы твоя одежда была брендовая". Ему тяжело. Моя система реабилитации – это не пытаться всунуть в рамки, а предоставление бойцу условий, чтобы он потихоньку ознакамливался с мирной жизнью. Речь идет не о медицинском учреждении, а каких-то абстрактных вещах, где человек может выбирать.

Поэтому вы предлагаете ввести новую систему реабилитации?

Все намного шире. Я бы хотел повысить эффективность социальных программ. Чтобы ветеран общался с детьми в интернате, чтобы он общался с алкоголиками, с преступниками, со звездами шоу-бизнеса, с депутатами. Чтобы он имел возможность прийти на скучнейшую встречу сообщества библиотекарей. Чтобы человек мог выбирать. Например, он поработал с обществом кинематографистов, ему понравилось. Он хотел бы этому поучиться профессионально, а мы ему предоставляем такую возможность. Мы его знакомим с обществом, смотрим, что ему нравится/не нравится, смотрим, где он может использовать свои таланты.

Такую систему возможностей должно предоставлять государство, общество или и то и другое вместе?

Мне важно, чтобы был результат. Я хочу сделать это на государственном уровне. Но я бы хотел это делать за западные деньги. Чтобы сделать все прозрачно. Фонд не скажет "Слушай, ты такой классный! На тебе 3 миллиона долларов, потрать их, пожалуйста, по-человечески, а не пропей в Макдональдсе". Фонд скажет, что есть условия, его представители хотят присутствовать в координационном совете, они не смогут на меня повлиять, но смогут проконтролировать, куда я дел деньги. Фонд также будет заинтересован в том, чтобы предоставить специалистов, какой-то ресурс. Он будет уверен в этой инвестиции.

То есть, я не готов однозначно ответить на этот вопрос. Если государство даст это сделать – я готов. Если оно скажет, что дает денег, но попросит не контролировать, какие средства и на что мне дают – в этом участвовать не хотелось бы.

"На передовой не было ни врача, ни нормальных аптечек"

Пока отношения с государством складываются по этому вопросу?

Нет. С отдельными должностными лицами – да, с системой – нет.

Мне очень мешают некоторые люди старшего возраста, которым кажется, что они знают как правильно. Когда я вижу, чем занимаются официальные лица, сочиняя бумажки… Давайте, я Вам лучше на примере аптечек объясню?

Давайте.

Нашему батальону выдали милицейские аптечки, в состав которых входили анальгин, плохонький перевязочный материал. Еще - пинцет, расческа для бровей, маленькая такая, и презерватив с надписью "Hello". Я, на правах представителя батальона, спросил у представителя медицинского департамента МВД, почему, во-первых, департамент не снабдил нас врачом? Мы с мая по январь были без врача.

В зоне боевых действий?

Конечно! На самой передовой.

А медицинскую помощь оказывали сами себе?

Ну да. Как-то интуитивно перематывали, отвозили в больницу. Не в госпиталь, а в местную больницу. Приходили с оружием и говорили: "Нам надо его перемотать. Заклейте его клеем, степлером, чем угодно". Раненого перематывали.

Второй вопрос, который я задал представителю меддепартамента МВД – какая функция у расчески для бровей? Вот человек истекает кровью, я к нему подхожу и говорю: "Подожди немного, я тебе сейчас брови расчешу. И смотри, вот еще презерватив с надписью "Hello"! Правда, смешно?". Это ужасно. И знаете, что мне ответили?

Что?

"В межах дійсного кошторису станом на 2014 рік…". И дальше какой-то бред в том же духе. Вот я так завидую этому человеку! Ему так здорово на своей должности. Он не понимает, что нам важно, чтобы кровь перестала течь, чтобы пулевое ранение в грудь было не смертельным, а не чтобы брови были пушистыми.

Аптечка стандарта IFAK – это дорого. Там один бандаж стоит 25 долларов. Но слушайте, а сколько стоит реабилитация военного после ампутации? Больше скажу. По американской статистике, после того, как ввели эту аптечку, на базе 75-го полка рейнджеров (а это очень крутой полк, он везде – как наша 95-я и 79-я аэромобильные), уровень смертности в результате ранений составил 0%. Да, убивали, но в случаях, когда попадал либо снайпер в голову, либо атомная бомба в человека. А если ранение в артерию – клац! – и человек живой. Были проблемы? Да. Ампутации? Да. Но человек жив! Мы можем говорить о стоимости человеческой жизни? То есть, потратьте 100 долларов на аптечку и вы экономите миллионы на каждом человеке. Это инвестиция.

Точно также обучение психологов – это инвестиция в социальную сферу. Человек с ПТСРом не болеет один. Он приезжает домой, а там есть жена, мама, дети, кумовья, которые его безумно любят. И они все болеют вместе с ним. А если это село, в котором очень тесные социальные связи – болеет все село, потому что заболел лучший патриот. Так, может, давайте потратим деньги на обучение? Да даже не деньги. Ресурс, силы, энергию.

С учетом начала новой волны мобилизации, к чему готовится ребятам, которые будут ли мобилизованы, пойдут ли добровольцами, но, так или иначе, окажутся в зоне АТО.

Они должны знать этапы первой психологической помощи. Это элементарные вещи, которыми может владеть не психолог. Там человек легко переключается в состояние звериное, когда он не контролирует свои действия и его может зашкаливать. Поэтому все должны знать, где состояние нормы, где состояние выход из нормы, где пограничное состояние нормы.

Они должны знать правду. Потому что, например, очень тяжело проговаривать с человеком, что он может попасть в плен. Но нельзя от этого уходить.

Читайте также первую часть интервью: Боец батальона МВД: В высокодуховных войсках России я капелланов не видел