Все происходящее у нас немного смахивало на цирк. Каждый норовил крикнуть громче "Я!", чуть что — лез драться, и все сообща безбожно пили. И из этой массы нужно было что-то сделать, что-то похожее на армию, хоть издали.
Этот первый российский военный был неказистого росточка, старший нелюбимый сын, который фактически сбежал от родительской семьи в армию. В армии тоже как-то не везло. Но явно было лучше. Пил мало, знал и умел много, но как-то очередные звания всегда находили других героев. Женат был на женщине с ребенком. Ни кола, ни двора. Лучший в своей части, но в целом — какой-то неустроенный с этой бездной знаний, умений и навыков. Он был настоящий военный, майор.
Это вся правда, которую он рассказал о себе в своем отделе, который его приставили курировать. Нет, мы знали, конечно, что он любит из еды и сколько сахара кладет в кофе, но на этом вся правда о нем заканчивалась. Ни настоящего имени, ни города.
Он не скрывал, что выдумал все, как и все они. Никаких правдивых сведений личного характера. Никаких совместных фото на память. Как призрак – вроде, есть, но вроде, нет. Он был лучшим во всем – знал много, не только знал, но знал, как этого добиться, как это должно работать, как это будет. Все мы казались ему здесь местными раздолбаями, которые под шумок быстренько постарались урвать себе, кто что смог – должность, чужой шкафчик или паек.
Мы на момент нашего знакомства были тотально голодными – не было денег, не было продуктов, не было перспектив. У него были командировочные, которые он просто не считал. Рассказывал, что на рынке ему с его российским говором продают копченое сало в два раза дороже, чем местным. Они стали брать с собой местных, чтобы те покупали. Для нас же копченое сало на тот момент было сродни икры.
Неказистенький такой, среднего расточка, мелкий. Не на что глянуть. А для всех вокруг – Бог. С деньгами и знаниями. И не последний человек, многое от него зависело. Замолвит слово или промолчит… Свой в доску. Пил, гулял, угощал. Жалел нас.
А мы, как убогие рядом с ним. Прячемся, приседаем: "Где стреляли? Кто стрелял? Не слышали ничего, куда попали?" И при этом его люто ненавидели его коллеги за какую-то серенькую правильность, а местные обожали – не жадный. Он не парился ни по поводу первых, ни по поводу вторых. Ему было глубоко фиолетово, как он, и кому. Он спал, когда стреляли. Покупал себе вкусности и щедро угощал нас – убогих и голодных. Он знал все, но говорил мало.
Мы так и не узнали его настоящего имени.
Он уезжал и вернулся. Уже на год – зарабатывать звание и квартиру, там, дома. А к нам он привык. Тем более, все те, кто мог только пить, ушли, остались те, кто боялся потерять погоны и звания. А с ними уже можно было работать. И влюбленные глаза женщин прибавляли и роста, и мужественности, и силы.
Средненький такой, неказистый. Увидите и не вспомните потом, какой он.
Читайте также: Письмо из Луганска: "ЛНР" болтается между Украиной и Россией