Войну можно снимать двумя способами. Первый – с развевающимися знаменами, громкими речами и обязательным героизмом. Второй – с грязью, кровью и без каких-либо разжеванных выводов. Разница между ними иллюстрирует отличия между западом и Россией.
Можете взять любой российский фильм о событиях Второй мировой войны. Вне зависимости от года выпуска это будет классический эпос: история про битву абсолютного света с не менее абсолютной тьмой. В роли полутонов могут выступать только лишь отдельные персонажи. Скажем, какой-нибудь немец будет сочувственно относиться к русским. Или наоборот – вполне себе отечественный коллаборационист, который побежит к вермахтовским офицерам менять родину на усиленный паек.
И возьмите для сравнения американский фильм "Ярость" – о танковом экипаже, сражающемся в Европе где-то на закате войны. Чистая грязь – на сапогах, мундирах, в быту и нравах. Вот американский солдат отбирает у мирных немцев продукты для своего взвода. А вот чумазый танкист утаскивает немецкую вдову в подсобку для утех. А вот опытный командир заставляет новобранца собственноручно застрелить немецкого пленного, чтобы заставить юнца избавиться от иллюзий, что войну можно пройти незапятнанным.
Фильм "Ярость"
В российской кинотрадиции представить себе такое кино невозможно. Киноязык, показывающий войну через оскотинивание людей, возможен разве что для лент об Афганистане или Чечне.
Читайте також: "Я вне политики": почему мы добровольно приводим к власти подлецов и олигархов
Потому что история главной войны ХХ века для российского обывателя лежит не в плоскости исторического знания, а в логике религиозного культа. Даже Вторую мировую аккуратно дистиллировали до Великой Отечественной, чтобы выкинуть из нее все непритязательные моменты, наподобие раздела Польши. Это самая настоящая гражданская религия – со своим пантеоном святых, великомученников, апостолов и канонической трактовкой событий. Любое отступление от канона считаеся ересью и карается инквизицией.
Проблема только в том, что время неумолимо. Любая война умирает тогда, когда похоронен последний солдат. Потому что воспоминанию не получится искусственно продлить жизнь. Потому что прошлое живо ровно до тех пор, пока живы его современники.
Например, для поколения прабабушек и прадедушек Гражданская война носила сакральное звучание – на чьей бы стороне в той схватке ни были их симпатии. А сегодня она превратилась в синоним братоубийственной бойни, потеряв ореол битвы света с тьмой. Потому что ушло поколение и разговор об эпохе ведется без опаски задеть чьи-то чувства.
И точно так же будет трансформироваться память о Второй мировой. Вырастет поколение, которому дедушки не будут по праздникам показывать кителя с наградами. Парад на 9 мая перестанет быть цитатой исторических событий середины прошлого века. И в какой-то момент мы обнаружим, что язык описания военного быта станет созвучным все той же голливудской "Ярости" о судьбе американского танкового экипажа. В которой эпос будет делить место с грязью быта.
Именно тогда начнут всплывать новые вопросы. События между сентябрем 39-го и июнем 41-го – начнут осмысливаться. Повседневная ткань военного быта – проговариваться. Белые пятна в истории Второй мировой – проявляться. Россия соорудила из Второй мировой настоящую гражданскую религию. Но у этой религии есть срок годности. Который вдобавок истекает довольно скоро.