Война отменила в Украине российскую культуру
В этом заключается главная причина украино-европейских "трудностей перевода". Париж и Киев, Стокгольм и Львов имеют очень разный опыт взаимодействия с российской культурой. Слова одинаковые – а контекст отличается. Поэтому то, что мы воспринимаем закономерным, для многих на Западе кажется чрезмерным. А то, что мы считываем как культурный коллаборационизм, вряд ли интерпретируется так же в дружественных столицах.
Читайте также Сценарии войны и проблема их прогнозирования
Главная задача русской культуры на территории империи – быть флагом. Названия городов, памятники на пьедесталах, топонимика улиц – все это призвано маркировать пространство. Имперская культура иерархическая, а потому работает табель о рангах: "центральные" фигуры имеют столичную "московско-питерскую" прописку, а "второстепенные" – какую-то еще.
2014 год запустил в Украине процесс ревизии – и мы стали свидетелями декоммунизации. 2022 год усилил остроту – и в стране набрала обороты культурная деколонизация. И нет, это не борьба с историей. Украина проходит тот же путь, который до нее проходили десятки бывших колоний в момент обретения суверенитета. Право присваивать имена – одно из проявлений власти.
Поэтому Москва так остро реагирует на появление в Украине новых названий. Поэтому так настойчиво отказывается называть украинские города – новыми именами. Ничего удивительного, что прошлой зимой российская армия воевала в "Артемовске", а ракеты в российских новостях прилетают в "Днепропетровск".
Украина увеличивает культурную дистанцию – заменяя топонимику и корректируя школьные программы. Занимается культурной эмансипацией – отправляя памятники в музеи и проводя ребрендинг армии. Воюет за идентичность – убирая имперские символы и переименовывая станции метро. Если Москва хотела затормозить этот процесс, ей надо было не начинать войну. Но когда ты забираешь у своей культуры политическую нейтральность, превращаешь ее в пакетный товар и продаешь в связке с лояльностью к империи и принятием российской версии истории – не стоит ждать, что это будут покупать в стране, на которую ты напал.
Впрочем, именно по этой же причине украинская оптика взгляда на российскую культуру не всегда будет совпадать с западной.
Ответственность за преступления
Когда речь идет о современных писателях и артистах, то их биографию допустимо измерять взглядами. Прижизненный культурный вклад легко переворачивается прижизненным людоедством. Тот, кто сегодня выступает адвокатом Владимира Путина и Кремля, предсказуемо лишается европейских гастролей и американских виз. Но когда речь идет о классиках – все гораздо сложнее.
В Украине есть большой соблазн объявить современную российскую политику прямой наследницей российской культуры. Провести прямую линию из "золотого века" русской литературы в Бучу. Из "серебряного века" – в Мариуполь. Мы имеем право на собственные эмоции, но, вероятнее всего, нам вряд ли удастся продать нашу позицию дружественным столицам. По той простой причине, что после Второй мировой войны в Европе не готовы покупать эссенциализм.
Послевоенный консенсус свелся к тому, что в преступлениях виноваты современники преступления. Поэтому Лени Рифеншталь несет ответственность за Третий Рейх, на период которого пришелся расцвет ее карьеры. А Рихард Вагнер, который умер за 50 лет до победы нацистов, – нет. Поэтому сегодня публичный просмотр фильмов Рифеншталь может расцениваться как политический жест. А прослушивание цикла опер "Кольцо Нибелунга" остается культурным перфомансом, а не политической прокламацией.
Важно Оккупанты выбрали направление для наступления
Украинская попытка закенселить российскую культуру на Западе рискует наткнуться на эту же логику. В ответ мы услышим, что классическая культура не равна актуальной политике. Что памятники полисемантичны – и потому беззащитны перед попытками режимов поставить их себе на службу. Что попытка возложить коллективную вину на давно умерших писателей и художников только по факту их гражданства не выдерживает критики. В конце концов, нам скажут, что культура российского человека – это культура, созданная не только россиянами.
Нам скажут, что в опыте взросления российского солдата опер Чайковского было меньше, чем альбомов "Битлз". Что читал он не так Толстого, как Дюма. Что выбирая между Эйзенштейном и Тарантино, вероятнее всего, отдавал предпочтение последнему. И это будет ключевым аргументом наших собеседников против попыток установить причинно-следственную связь между национальным культурным фундаментом и военными преступлениями.
Современная Россия – это гибрид. По своей природе это антиевропейское государство с европейской культурой. Эта культура унаследовала у Европы, подражала Европе и создавалась по европейским правилам и канонам.
В имперских колониях – включая Украину – российская культура должна была вытеснять и заменять. Имперский исторический нарратив – вместо украинского. Российские имена – вместо национального пантеона. Повсеместность российской культуры должна была маргинализировать локальные культуры – вытесняя их на периферию. Но при этом на Западе задача российской культуры сводилась не к замещению, а к дипломатии.
Российское государство долгое время использовало собственную культуру как дипломатический фасад. Она должна была провоцировать интерес и рождать заинтересованность. Подчеркивать цивилизационную общность и создавать переговорное поле. Европейская природа российской культуры отвлекала внимание от антиевропейского характера российского государства. А художникам и артистам выпадала роль торговых представителей по продаже "загадочной русской души". Где в четко выверенных пропорциях смешаны медведь и спутник, балалайка и балет, изба и конструктивизм.
Рекомендуем Франция уменьшает российское влияние на Кавказе
Почему Запад и Украина воспринимают российскую культуру по-разному
Гений и злодейство оказались вполне совместимыми в великодержавном нарративе. Репрессии 37-го – но Пятая симфония Шостаковича. Танки в Будапеште и разгром Пражской весны – но пять чемпионов мира по шахматам. Вторжение в Афганистан – но Бродский с Нобелевской речью. Каждый раз внешний наблюдатель мог позволить использовать культурный контекст в качестве универсального "взамен". "Взамен Нуриев и Плесецкая". "Взамен Шаляпин и Тарковский". "Взамен Дягилевские сезоны и русский авангард".
Можно определять преимущества как продолжение недостатков. А можно и наоборот: говорить, что недостатки – лишь продолжение преимуществ. Одновременное соседство в России политического варварства и официальной культуры позволяло многим на Западе игнорировать первое и сосредотачиваться на втором.
В отличие от Украины на Западе нет привычки видеть в российской культуре угрозу собственной идентичности. Вместо этого там склонны воспринимать многих российских классиков как давно глобализированных персонажей. Как имена, существующие в отрыве от национальной крови и почвы. Как наследие, принадлежащее всем и никому. Этот опыт может противоречить украинской оптике – но это не значит, что наши собеседники от него будут готовы отказаться.
На протяжении многих лет Запад, глядя на восток, смотрел сквозь Украину – сразу на Россию. Мы имеем право теперь требовать смены оптики. Нам можно говорить западным собеседникам об украинском культурном ландшафте – литературном, музыкальном, художественном. Обо всем том, что долгое время было terra incognita как для них, так и для нас самих. Обо всем, что не было видно в свете имперских софитов, которые высвечивали одну лишь российскую культуру. Обо всем, что было обречено существовать в тени – или в подполье.
Мы вряд ли достигнем цели, если будем призывать к кенселингу чужого культурного пласта. Подобный подход будет идти вопреки послевоенному западному консенсусу. Но мы имеем право требовать не подменять разговор о российских военных преступлениях дискуссией о Толстом и Чехове.
Актуально Украина избавилась от украинофоба, плагиатора и довольно посредственного писателя Булгакова
Мы не сможем продать идею бойкота российской культуры. Но мы должны настаивать на деколониальной оптике при взгляде на нее. Каждый ее культурный артефакт должен изучаться как памятник империи и пример ее официального дискурса – в частности о покоренных народах.
Мы не можем помешать Западу говорить о европейской природе российской культуры – но это не должно быть для них поводом игнорировать антиевропейский характер российского государства.
Право не судить о Чайковском по российскому солдату неотрывно связано с обязанностью не судить о России по Чайковскому.
В конце концов, Россию представляет не ее культура. Ее представляют Буча и Мариуполь.
Как бы на этой подмене не настаивала Москва.