Совковое детство – вся правда про СССР и детей в нем

28 мая 2018, 11:57

В нашем идеальном мире сей текст должен прочесть каждый особо ностальгирующий по совку

Совко**очерам посвящается.

Вот представьте, что вам на работу к восьми. А садик в сорока минутах езды на троллейбусе и пехом еще с километр. И потом вернуться, потому что работа рядом с домом. А возможно, что и не рядом. То есть в семь дите должно уже быть в саду. И зимой тоже.

Представили? Представили, как вы трехлетку поднимаете в 5:30, упаковываете ее, полусонную, в шубы и прете по темноте на другой конец города. А там сдаете даже не воспитателю, сторожу какому-нибудь сдаете. Сторож открывает пустую группу, и ваша деточка уползает досыпать возле стеллажей с игрушками. Деточка уже понимает, что плакать бесполезно.

Нет, были садики прямо под домом. Но они были приписаны к другим предприятиям, и попасть туда было невозможно без блата.

И знаете, что забавно? Моя дочь не знает значения слова "блат". А я знаю.

В саду мы пели про Щорса, который под знаменем с обвязанной головой, и ели всякую несъедобную дрянь, типа молочных супов с полурастворенными там макаронами или рисом, запиханки из сожженного снизу и сырого сверху творога, каши какие-то, которые образовывали с тарелкой неразделимый конгломерат. Ну и жилы от мяса, потому что само мясо с3,14здили, как водицца у повара.

Основной задачей заведения было сохранить для родителей их чадищ и привить оным первые навыки покорности и орднунга.

А на большой стене актового зала красовался Владимир Ильич в лучах солнца и постоянно нервировал меня криво нарисованной бровью.

А еще я все время хотела быть снежинкой, как все нормальные девочки. Чтобы в дождике серебристом и с накрахмаленной марлей по периметру. Но я, блин, была обречена выступать вислоухими белочками, вредными лисичками и другими жЫвотными, патамушта это были роли, со словами, а снежинки — они просто красивые.

После садика юного строителя коммунизма определяли в следующее пенитенциарное заведение с кодовым названием "общеобразовательная школа".

Первые три года в школе мне было скучно. Я уже умела все то, чему следовало научить младшеклассника, ничего индивидуального совок не предусматривал по умолчанию, и поэтому я скучала.

А скучающий ребенок балуется. Он ловит под партой сбежавшего жука, постоянно чето от скуки жрет, организовывает побеги из Шоуш…из школы за плетенками в кулинарию, поджигает дымовухи и приносит на уроки жабу.

Хронически уставшая от детей Нина Сергеевна старательно разрисовывает дневник красным, мама утром тщательно отбирает всю еду, жуков и жаб, папа пугает грустным будущим, но это никогда не помогает.

Нужно время, чтобы сломать, чтобы сделать из живого пока человека унифицированную модель советского школьника. В платьице цвета говна, в черном фартушке, и чтобы ручки перед собой сложены ровненько ибо нехер тут!

Кстати, о платьице. Это ж какой гре*аный гений придумал делать одежду для детей из шерсти? Я же чесалась по восьмой класс включительно. Половина класса чесалась. У пацанов чесалась только потеющая в шерсти жо*а, девочки — целиком. Комфорт – это слово, которое в совке было отдельно от людей.

Юный строитель светлого будущего должен был носить шерсть, синие треники с вислыми коленками и негнущиеся ни в каком месте сандалики.

По итогу вся эта школьная тоска и красная паста Нины Сергеевны просто научила меня адаптироваться и жульничать. Я быстро поняла, что отличникам многое прощают, практически все, а быть отличником — плевое дело. Надо только прочитать параграф, поднять руку, оттарабанить почти дословно и тут же забыть всю эту псевдоисторию вместе с подвигом Корчагина. И что сильно облегчает жизнь хорошая память.

Помните таких маленьких девочек в бантах и отглаженном галстуке, которые читали стихи со сцены на всяких праздниках для старых слюнявых коммуняк? Это была я.

Ну, во-первых, я по седьмой класс включительно была маленькой и мимимишной. А во-вторых, я могла, не напрягаясь, запомнить огромное угробищное пропагандонское стишище типа "Ода братерству" и рассказать его со сцены с нужными интонациями, не описавшись при этом от страха.

Училки стали пластилиновыми воронами и начали говорить маме, какой талантливый у нее ребенок. Это после дневника, которому позавидовал бы Дон Корлеоне.

Ребенок зловеще хихикал, у него теперь был блат. МНОГО блата, я ведь отдувалась за всю школу, меня сама директор знала по имени и делала мне "ах ты ж моя умничка". Совок учил находить щели и просачиваться в них.

Трава была зеленее, это да. И ее нужно было косить. Для коров, в помощь колхозам. Какой-то очередной гений педагогики придумал, что это ж самое оно — чтобы дети летом, в Мариуполе, накосили по 30 кг травы на рыло.

Мы косили, да. Вернее, мама косила. Каждому совко**очеру квест — накосить 30 кг травы. Ножом. В Мариуполе. А если двое детей — 60 кг.

Все тогда было. Особенно все было у всех.

Но вот конкретно у нас было не все. Мои хорошо зарабатывающие родители блатом обзаводиться не сумели и поэтому вот это ВСЕ проходило как-то мимо. Бэушную книжку С. Лема мы меняли на макулатуру, целые библиотеки скупали у тех, кому повезло найти еврейские корни и свалить в Израиль. Просто пойти в книжный и купить там желаемую книгу? Неее, это слишком просто.

Да, блин, МЕЛ для школы папа покупал у цыган на рынке, мешками. Патамушта все было. Кроме мела.

Пепси-колу в стекле и совершенно зеленые бананы папа привозил пару раз из московских командировок. Там, почему-то, пресловутого "всего" было сильно больше, чем в Мариуполе…

Зеленые терпкие бананы сжирались сразу, залпом, с хрустом и пониманием того, что ты жрешь прекрасное, дефицитное, эксклюзивное хрючево.

Ириски "Кис-кис" вынимали даже не цементные пломбы, а зубы целиком, карамельки слипались монолитно с фантиками навсегда, а самая вкусняшка — это было купить сухой кисель в брикетах и сгрызть его. Заварной крем тоже был роскошен, но его разметали молниеносно. Яблоки, темно-красные, с острыми жопками, мама покупала на рынке у лиц кавказской национальности, по 5 рублей кило.

Мясо — тоже рынок. Или огромные куски, стыренные строителями коммунизма с мясокомбинатов и пронесенные через проходную обвязанными вокруг тела. Куски эти покупались вскладчину на две-три семьи. И это если у тебя был блат на мясокомбинате.

Магазины? Ребятушки 80-х годов издания, тоскующие по совочку, я вам открою страшную тайну. Магазины для пересичного были красиво украшены пирамидами хозяйственного мыла и тюлек в томатном соусе. Точка.

А чуть попизже были сумасшедшие, многочасовые очереди за варенкой, маслом и сахаром. Всей семьей стояли. Потому что по одному кило в руки. И по 300 г масла и докторской.

Где-то стояли за молоком, где-то за помидорами.

Нас выстроили в бесконечные, многочасовые, склочные очереди и пронумеровали нам ладони.

Мы с самого детства знали, что "выбросили" — это значит "положили на прилавок".

Унижение стало обыденностью и задалбывало только лишь длительностью процессов.

Для отсидевших учебный год существовали пионерские лагеря (ПО) и лагеря труда и отдыха (ЛТО, в народе ЛТП, по аналогии с заведениями для алкашей). В ЛТП я побывала единожды, причем добровольцем, поди знай, что меня заманило в чудесный поселок Сартану собирать клубнику.

Ну, первым делом нас забыли кормить. Первые два дня мы жрали привезенные из Марика сумки. Опытные родители, проходившие студентами весь этот цирк со стройотрядами или картошкой, знали, что кормить не будут, и дали детям с собой жратвы.

Жратва закончилась, и дети пошли ордой штурмовать местный сильпо на предмет "а есть че съедобного?". Съедобного оказалось мало и странно.

Были всякие крупы, чай со слоником и сушеные лоскуты кальмаров, которые не гнулись, но пахли едой. Засим ассортимент иссяк.

Ну че уж. Хорошо размоченный слюнями кальмарный ремень был увлекателен, долгоиграющ и даже чутка калориен.

Потом нас, конечно, начали кормить. И возить на клубнику. Как ни странно, невозможно сожрать много немытой клубники. Ну ведро. Ну два… А потом скушно и хочется борща.

Уж не знаю, в чем был потаенный смысл этих ЛТП, патамушта КПД с нашей работы был если не ноль, то что-то очень рядом.

Пионерские лагеря… Там не надо было работать и кормили все же. И учили песням про Красную армию, которая всех сильней.

Причем это же всяких киевлян и дончан отправляли на море. Нас, морских, отправляли в лес. А лес – это хз где, возле Славяногорска, "икарусом" часов семь.

То есть родители к нам не ездили и все мечты на тему "вот мама приедет и заберет" были пусты.

Впрочем, иногда там случались приятности. Например, побег с забора в крапиву за земляникой и роскошный от нее поносище потом. Или дискотеки, когда приглашали танцевать всех, кроме тебя. Или комары, размером с лошадь, которые вопреки легендам не боялись аромата духов "Гвоздика" и жрали нас без соли. Или растяжение, на которое поставили СПИРТОВЫЙ компресс и забыли снять. А утром на почерневшую кожу намазали вазелином и сказали, что так и должно быть, заживает, ага.

В общем и целом, лагеря эти добавляли здоровья, выдержки и сноровки в плане извилисто спетлять от поставленных задач.

Хороший навык для юного строителя коммунизма.

А в школе каждое утро происходила "политинформация". Это такая фигня, когда нужно накромсать ножницами заметок из газет про всякие важные события, вклеить их силикатным жёлтым клеем в тетрадку и зачитать вслух по требованию.

Чтобы что? Поди знай. Наша жизнь была полна действ, смысл которых непостижим и по сей день.

Как, например, уроки пения.

Ну вот, если бы мы просто слушали классическую музыку — это было бы хоть где-то понятно. Но мы же пели! А вы слышали, как поет почти двухметровый боксер Саня Сагай? Нет? Вам сильно повезло…

Иногда наша классная руководительница возила нас на экскурсии в Донецк, Ростов-на-Дону или Кривой Рог. Было весело, тачанка эта, конь с яйцами, первое мое в жизни эскимо на Южном в Донецке. Кривой Рог не запомнился ничем, кроме его бесконечности.

И это постоянное "нечего надеть"…Причем реально нечего. Все стремное, серое или коричневое, сидит мешком, словно его спецом так пошили, чтобы совок выглядел максимально угробищно и нелепо... Ни обуви, ни белья…

Маменька, помню, захотела мне красивого и купила сырые шкурки белых кроликов. Вычинила их сама (о боже, как все воняло эфиром и гнилятиной!), а потом сама же шила мне полушубок. Я созерцала процесс с дивана и придумывала стихи. Не складные, но в тему.

Страшно злая мама
Полушубок шьет.
Полушубок шьет
И очень матюкаецца
Патамушта полушубок
Не получаецца!

Маменька где-то еще и сапожки белые оторвала. С мехом и серебристой пряжкой сбоку.

Зато потом, когда мы починили швейную машинку, расплатились за сапожки и выгребли белую кроличью шерсть из ноздрей, я была самая крутая телка на районе.

Полушубок хрустел и плохо гнулся, сапоги за пять минут мариупольской улицы превращались в говно, но боже ж ты мой, какая я была красотуля.

А гигиена? Как вот объяснить, что даже такая мелочь, как прокладка, она нужна. А ее не было. Ни с крылышками, ни дышащей, никакой. Была вата и бинт. И булавка, чтоб это все к трусам пристегнуть. И почти панический страх, что вся эта гребаная конструкция тебя в один прекрасный момент подведет. Для сравнения: в Америке прокладка зашла на рынок в 50-х. У нас в 90-х.

А школьные стоматологи? Их же лечить надо было, у психиатров, через одного уж точно. Вот почему мой ребенок идет к стоматологу спокойно, а я впервые перестала бояться до вси*ачки этих визитов уже в 2000-х? Из кабинета доносился вой пломбируемой жертвы, а добрый врач кричал, что бабам рожать больнее и нехер тут выеживаться!

У нас лидокаина в стране не было? Да нет, просто совок должен страдать. Причем страдать молча.

Горький Лук писал про школьные осмотры… Но он был мальчик, ему повезло. Девочкам меньше. Нас запускали по три штуки, нужно было прилюдно раздеться, залезть на это кресло. Причем ты же не умела, не знала, как там залазить, куда ноги совать. А на тебя орали врачи и ржали более опытные залазильщицы.

Когда я стала старше, меня никто, включая директора, не мог заставить это проделать. У меня просто забрало падало, и никакие угрозы ничего не значили.

Какая там деликатность, анонимность, интимность процесса, выбор врача, согласие родителей… Как скот сгоняли и расщеперивали.

А вскрытые посылки из Германии? От девочки-ровесницы, подруги по переписке. Помните, был такой Клуб интернациональной дружбы?

Мою звали Анна, и жила она в немецком городишке Нидердоделебен.

Она писала мне и присылала посылки. С конфетами, жевачками, какими-то сувенирными штучками. Их вскрывали на почте и вытрушивали все, что было насыпом и могло высыпаться. Сытые, добрые совецкие почтальоны 3,14здили у детей конфеты.

А мы с родителями парились, что же прислать в ответ. ЧТО? Кисель в брикетах? Зубную пасту "Ягодка"? Стакан газировки за 3 копейки?

И даже в голове не возникало — вот почему так чисто в этом немецком городишке, а наш промышленный гигант засран и разбит по самые аденоиды?

Почему наши ириски не жуются, наши жевачки пахнут гудроном, а карандаши мы точим лезвием "Нева", кромсая себе пальцы.

Мне тут в коментах про неломающуюся технику писали… Чуваки, вы долбаные дятлы.

"Вятка-автомат", чудо советской техники, которая стоила полугодовой зарплаты инженера и стирала одну партию половину светового дня… Папа ж ее чинил вот ровно столько, сколько она у нас была. А мама плевалась на качество стирки. Там можно было прилично выстирать только белый хлопок и папину робу. Точка. Все остальное превращалось в пятнистое, серое, гофрированное навечно го*но.

Где-то на стадионах рвали крыши Роллинги и Пинк Флойд, наше мироздание сочилось Пугачевой и Кобзоном.

И я даже не сравниваю качество музыки, я пишу о ВЫБОРЕ. У нас его не было. Он был не предусмотрен конструкцией системы.

Папа по ночам крутил свою Любаву, выискивая крупицы информации, как живут там, чем дышат, что слушают, о чем читают.

Ладно мы, дети, детство всегда легче и кайфовее.

А наши родители…

Большой, кирпичный дом моего деда по маминой линии, с виноградником и садом, сломали к херам, чтоб построить многоэтажки. И за это им дали двушку на окраине. Право собственности? Эквивалентность? О чем вы?

Папа, который в конце 60-х рисовал в блокноте тризуб и перся по Dire Straits с Битлами. Он же всю жизнь жил во враждебной среде, говорил на чужом языке, работал на заводе инженером, потому что выучиться на историка – это было странно и малокалорийно.

Тетя, которая помнила послевоенный голод.

Бабушка, которая вспоминала, что впервые сытно поела, когда ее на работу до пана угнали немцы. Это при том, что они, подростки, РАБОТАЛИ в колхозе, на полях. Работающие дети голодали. И это ДО войны, ребятки. ДО.

Квартиры давали, говорите? О да. Догоняли и давали снова. Моя подружка по школе, дочь мента и воспитательницы, ждали квартиру ВСЮ жизнь, живя вчетвером в малосемейке. Это такая масенькая однушка, без балкона, с микро-кухней и сидячей ванной. Когда мы закончили школу, квартиры у них еще не было. Дальше – не знаю, мы потерялись.

Надо заканчивать, потому что писать можно долго. Тоскующие по совку все равно будут тосковать, и я никак не повлияю на марш их тараканов пенсионного возраста. Это факт.

Но меня радует хотя бы только то, что моя дочь имеет выбор. Выбор, которого не было вовсе у моих родителей. Выбор, который у меня появился не сразу. Слушать Кобзона или "Дорз". Читать "Над пропастью во ржи" или "Тихий Дон". Учиться всю жизнь или просто занять вільну касу. Носить коричневую шерсть или покрасить волосы в синий цвет. Они у нас не боятся стоматологов и знают английский.

Перед ними весь мир. Хороший, плохой, любой.Выбирай.

Автор: Таня Адамс. Источник: Петр и Мазепа