Не знаю, как правильно это обозначить. Вроде как ты являешь собой живой упрёк. И ничего будто бы не просишь, ни о чем таком не рассказываешь, но говорить с тобой как-то не о чем, а после остается тяжелый осадок. Конечно, никто этого не говорит вслух, но звонки все реже. Разговоры натянутые. О своем, хорошем и мирном, говорят осторожно – у них-то все хорошо, а о нас не знают, как спрашивать. По сто раз одно и то же: "Что у вас с зарплатой? А с пенсией? Дают?" И неважно, что перед этим не давали, вопросы были все те же. И в конце как резюме: "Вы – молодцы. Держитесь!"
Понятно, мы не жалуемся и не сетуем. Мы рассчитываем на себя. Но рассказывать даже с большой натяжкой не о чем. О плохом – неохота. О хорошем – не о чем. Успехов явно нет. Потерь, к счастью, тоже, но разговоры не клеятся. Рассказывать о ценах, о вечно голодной тётушке – тяжело и больно. Они выслушают, покивают и все. Если говорить, что находим возможность ей помогать, снова будет: "Вы – молодцы". Это мы и без того знаем.
С друзьями тоже как-то тяжело. Звонить первой – вроде на что-то жаловаться. Если звонишь, будто ждешь чего-то, рассчитываешь на что-то. Отвечать на анкетного порядка вопросы: работают ли магазины, а открыты ли кафе – смешно. Будто мы на Марсе. Им, выехавшим, тоже нелегко – это понятно. Новые коллективы, съемные квартиры, стрессы от переездов. Есть у меня приятель, с которым предельно просто. Мое: "Нужно, помоги" и его: "Я сбросил номер, позвони, скажи, от меня". Но все это до того момента, пока он не съезжает на тему политики. Я не поддерживаю его разглагольствований о том, что все здесь сепаратисты, все подлежат уничтожению и прочее. И, заметьте, при этом он мой друг, который находит возможность мне помогать самым странным образом. Контраст: он ненавидит всех, кто здесь остался, но при этом помогает мне. Для меня это как идти под куполом по канату – в любой момент можешь сорваться и вспомнить, что страховки нет.
Прошлой осенью я получила от него письмо: твои вещи и деньги нужно отдать беженцам, ты работаешь на террористов. Прошлая осень была и без того тяжелой, а тут вдруг еще и от него пара оплеух наотмашь без всяких экивок. Выплеснул мне все, что накопилось. Я ревела, честно. Можно было плюнуть, ответить в таком же духе. Но как же наш знаменатель в сотни километров пройденного вместе пути? Как же наши письма? Как же понятная нам недосказанность? Как же все это? Скальпелем по живому и все – нет дружбы. У него были мои вещи и деньги, ждали отправки. Не этого было жаль – дружбы. Поревев, ответила ему. Вложила в письмо все, что хотела сказать ему всегда. Что мне плевать на политику, здесь – мой дом, мама, сын. И он мне дорог и будет дорог. Много чего написала тогда. Отправляла письмо и понимала, что я для него тоже в списке врагов, поскольку осталась в Луганске. И не ждала ответ. Он долго молчал. А потом ответил: "Ты можешь также рассчитывать на меня. В минуты моих просветлений". И снова партизанскими тропами потянулись от него посылки с детским питанием и памперсами.
Читайте также: Письмо из Луганска: мы не ходили на митинги и никого не звали