Вся правда об аварии на ЧАЭС и последствиях в спецпроекте 30 лет спустя: (Не)официальная история катастрофы ЧАЭС
В Москве ликвидаторов, экстренно привезенных туда для спасения, лечили по методике американского доктора Роберта Гейла. В результате, из 13 пациентов, у которых диагностировали острую лучевую болезнь, после пересадки костного мозга умерли 11. Методика оказалась ошибочной.
Тем временем, киевские врачи сделали невозможное: за считанные часы они разработали и воплотили методику, благодаря которой лучевая болезнь и радиационные ожоги не стали летальными для сотен ликвидаторов.
Врач-онколог Национального Института Рака Анна Губарева была в числе тех, кто спасал первых пострадавших на ЧАЭС. В интервью сайту "24" она рассказала о том, чем рисковали медики во время работы, почему изымались истории болезни ликвидаторов, и как киевским врачам удалось спасти своих пациентов.
Когда Вы узнали об аварии?
Почти сразу. Леонида Недзельского, как главного радиолога страны, вызвали в штаб гражданской обороны, он сразу выехал в зону. Там, вместе с медиками Иванковского района начали отбирать пострадавших, начали искать проявления острой лучевой болезни. Никто ничего не знал. Никто не понимал, что произошло.
Совсем никто?
Физикам было понятно, что кроме гамма-облучения, как при взрыве атомной бомбы, выбросилось большое количество изотопов – практически вся таблица Менделеева. За счет этого было еще альфа- и бета- облучение, которые давали дополнительную нагрузку на организм.
Леонид Петрович это знал. Он нам рассказывал. Но кто верил, кто не верил, кто хотел верить, кто не хотел. Он сначала сказал, что по уровню дозы взорвались 20-30 Хиросим. Что выбросилось много всего. Что сочетанное облучение.
Когда появились первые проявления лучевой болезни?
Где-то через сутки. Об этом узнала Москва. Прислали в Киев самолет, чтобы мы отправили первую партию людей с проявлениями острой лучевой болезни. Но многие отказались ехать.
Почему?
Потому что первые проявления острой лучевой болезни – тошнота, дезориентация, слабость – проходят бесследно. У людей были семьи, и они не могли просто сесть в самолет и улететь. Но затем эти проявления возвращались.
Многие ликвидаторы не хотели лечиться. Некоторые очень боялись. Приходили, говорили, что они умирают и их срочно нужно лечить, хотя ничего, кроме невроза не было. Другие же, наоборот, не понимали, что это опасно. Они бравировали, говорили, что с ними все хорошо.
Тогда было принято решение о том, чтобы в Институте гематологии и Институте рентгенорадиологии открыть отделение для больных с проявлениями острой лучевой болезни. Она была диагностирована у 115 человек.
А всего сколько пострадавших к вам поступили?
Через стационар вообще прошло более тысячи человек. У некоторых по показателям крови, по дозиметрическому контролю, было понятно, что лучевая болезнь развиться не должна. Были и те, у кого, благодаря нашему лечению, она не развилась.
Из этих 115-ти только 52 потребовали пересадки костного мозга. Остальным его подсаживали внутривенно. Нам удалось избежать костномозговых проявлений. Мы в начальной стадии вывели вот это все, они остались живы и диагноз у них был снят.
Как проявляется острая лучевая болезнь?
Первые признаки – тошнота, слабость, дезориентация. Могут быть психические нарушения – чувство возбуждения или наоборот депрессия. Но это должно сочетаться с дозой радиации. Это неспецифические проявления.
Основной параметр острой лучевой болезни – наличие малого количества клеток в костном мозге. Это определяется при анализе.
Кого к вам привозили?
Солдат не привозили. Мы лечили только тех, кто находился на атомной электростанции во время взрыва. То есть это были сотрудники станции и пожарники. Естественно, были и люди, оказавшиеся в зоне во время взрыва. Например, один тракторист ехал утром мимо 4-го энергоблока в свою МТС на велосипеде и радиоактивная пыль попала ему на кожу между носками и штанинами. Начались альфа- и бетаожоги. Их опасность в том, что вот эта цепная реакция маленьких взрывов начинается внутри кожи. У этого тракториста поражение кожи, как ожог, начало ползти и доползло до паховой области. Очень тяжело было с этим бороться. Мы с подобной патологией столкнулись впервые. Но мы пытались.
Как Вы их лечили? Почему в Киеве погибло значительно меньше ликвидаторов, чем в Москве?
Потому что Недзельский пошел по несколько другому пути, чем Москва. Мы наших больных сразу мыли. Не в смысле – раздели и поставили под душ. Мы ставили им капельницы. Сутками. То есть, мыли и снаружи, и изнутри. В первые сутки давали им йодистые препараты, особенно детям. Это спасло от многих неприятностей со щитовидной железой. Дозиметрический контроль был постоянно.
Если бы мы их все время не мыли, лучевая болезнь у пострадавших развилась бы, как у москвичей. Там сидели и ждали, пока приедет американский врач Гейл, который скажет, что нужно делать. Гейл приехал и сказал, что нужно пересаживать костный мозг, убивая костный мозг собственный. Потом уже стало известно, что Гейл – военный физик и не имеет медицинского образования и его методика ошибочна.
Но ведь вы тоже пересаживали костный мозг….
Мы подсаживали. Но при этом не убивали свой костный мозг этих ребят. Он не был поражен. Где-то через 2-3 недели наступил тот период, когда у них начали умирать клетки крови, и мы начали подсаживать костный мозг. Доноров выбирали не по всем параметрам, тогда это было невозможно. На то время, когда мы подсаживали ликвидаторам чужой костный мозг, свой у них отдыхал. Когда чужой костный мозг не приживался, то он отторгался организмом. Эти клетки погибали и все. Те же больные, у которых в Москве собственный костный мозг убивали, при отторжении клеток – погибали. Поэтому там столько смертей. Не потому, что в Москве были более тяжелые больные.
У нас умер один больной, который поступил к нам на шестые сутки в тяжелейшем состоянии. Мы, врачи, его не видели. Его сразу же отвезли в реанимацию. Через два часа он скончался, потому что его доза радиоактивного заражения была летальной.
Сколько врачей работало с пострадавшими ликвидаторами?
Доктора нашего отделения выходили. Медсестер и санитарок было 28. Врачей было, кажется, девять. Сейчас нас в живых осталось только трое.
Мы, кстати, случайно узнали, что сами от больных облучились. Дозиметристы каждое утро приходили и мерили их. В один день наша заведующая подошла к дозиметру – а он как защелкал! Вот так нас тоже решили проверить. Оказалось, что мы все тоже накопили много облучения. Статуса ликвидатора мы не имеем. Но мы и героями себя особыми не считаем. Я считаю, что вот эти ребята, ликвидаторы – они герои. И им повезло, что выпутались из этой ситуации.
Почему нет однозначной статистики по количеству пострадавших в результате ликвидации?
Что происходило в Москве, что видели там – трудно сказать. Эти данные нигде не печатали. Все было засекречено. Нам тоже не разрешили напечатать данные по больным, их истории болезни. Их отобрали и куда-то увезли. Где сейчас истории болезни – мы не знаем. Что сейчас с этими людьми – тоже. Был создан специальный центр, который, вроде бы, должен был беспокоиться об их дальнейшей судьбе.
К нам тогда приходили "серые пиджачки", где-то после майских праздников. Ребята подписывали какие-то письменные обязательства. Правда, пожарные "пиджачков" послали куда-то подальше – у них были свои военные, они другой структуре подчинялись. А атомщики, работники станции – замолчали и перестали говорить. Мы тоже были предупреждены, что нечего ходить и рассказывать. Каждый день истории болезни у нас отбирали, потом приносили обратно. В общем, это было очень некрасиво и очень смешно. Непонятно было, зачем это делается – нам некогда было ходить и рассказывать, что у кого происходит. Да ничего и не происходило.
Потом, когда Леонид Петрович умер, его жена явилась инициатором написания записок его, наших. Мы написали коллективную монографию о том, как боролись с тем, с чем столкнулись.
Как Вы думаете, Украина уже справилась с последствиями аварии?
Нет. От нее пострадала вся Украина. Четвертой зоной считается Белая Церковь и Фастов. Это очень далеко от Чернобыля. Люди там получили свою долю радиации. Те мутации, которые произошли в организме, особенно – у молодых людей, проявятся не сразу. Какие последствия будут у детей, у третьего, у четвертого поколения – этого мы не знаем. Но еще увидим.
Сейчас мы отмечаем падение иммунитета, которое означает, что люди умирают от гриппа, от воспаления легких, от менингита. Потомки расплачиваются за нашу глупость, за то, что мы поставили атомную станцию в таком живописном месте.