Мы переключаем каналы телевизора, если нам что-то неприятно и закрываем глаза, когда страшно. Но я оказалась не готова к тому, что война – мое личное дело и жить с ней придется в одиночку. Говорю о своих ощущениях, о своих переживаниях, о так называемом постстрессовом синдроме этой войны.
Интересно: Письмо из Луганска: пока кто-то мечется в поисках лучшей жизни, другие уже стоят у руля
Самое большое изумление для меня было, когда больше суток выбиралась из Луганска в Славянск. 18 часов стояли на границе, ожидая отмашки пограничников ехать. То есть мой путь в Славянск (чуть больше четырех часов по мирной жизни) занял больше суток. Не могла этого принять – только год назад ездила этой дорогой четыре часа, и вот сейчас 24 часа, измученная этой дорогой в край. На том мероприятии, куда добиралась, мне не задали ни одного вопроса, хотя все знали, откуда я. Собственно, это было тоже понятно – каждый разбирается с этой войной по-своему: уезжать тебе или оставаться.
Не понимаю, почему замалчивают эту войну, когда о ней не говорят, когда деликатно обходят эту тему, как будто война не тема для беседы в интеллигентной компании. Но она лезет отовсюду. За чаем мы спрыгиваем на тему этой войны буквально сразу. Друзья начинают говорить о ней на пятой минуте – проговаривая в который раз, почему они уехали или почему остались, как уезжали, как пережили все здесь. Снова и снова, до оскомины, то ли оправдываясь, то ли расставляя какие-то свои точки в этой болезненной теме. Для нас вполне нормально начать говорить о войне с незнакомым человеком сразу же, и это будет понятно обоим. И разве это не последствия пережитого сильнейшего стресса?
К нам заходила в гости подруга. Мы пили чай, говорили о детях, а потому она, шепотом, начала говорить о себе – как уезжала, как моталась в Луганск после, как было тяжело. У каждого своя история, о которой хочется говорить все время, как будто не ясно до конца, как было правильным поступить тогда.
Знакомая внимательно слушает нас – мы не уезжали, мы прятались тем летом в погребе, лежали на полу во время обстрелов. И будто оправдываясь, говорит, что не смогла – уехала. Ее сын-старшеклассник тем летом панически боялся обстрелов, хотя скрывал это. Но она же видела! У него дрожали руки, он бледнел, он не мог говорить, хотя и пытался выдавить: "Мама, все нормально". Но как же нормально, когда она видела другое. Она вывезла его отсюда, хотя их сценарием, как и у нас, был погреб с запасами воды и свечей. Будто оправдываясь перед нами знакомая говорит о своей войне…
Каждому из нас нужна реабилитация. Об этом нужно говорить, нас нужно слушать, но общество идет вперед. Тема нашей войны слегка надоела всему миру – об этом устали слушать и говорить. Так бывает. Защитная реакция психики, вероятно.
Как Россия помогает: "Город-герой" Луганск без урожая и елемантарних условий для жизни