Разведчик из Крыма: На Донбассе приходилось вести разведку против своих же

Крымчанин Владислав Борисовский (позывной "Славян") уехал из Крыма практически сразу после оккупации полуострова, оставив там буквально все. На материковой Украине банкир, никогда не державший в руках оружие, принял решении идти добровольцем и в составе группы "Крым" прошел одни из самых известных и самых трагичных боев на Донбассе.

В первой части своего интервью сайту "24" он рассказал о том, почему для него потерять страну было сложнее, чем потерять семью, как из банковского клерка можно подготовить специалиста глубинной разведки, что происходило во время боев за Саур-Могилу и почему украинские силы не смогли полностью освободить Зайцево.

Давайте начнем по порядку. Расскажите, как Вы из Крыма выезжали?

Если по порядку, то все началось гораздо раньше, еще с Майдана, наверное. У меня возникли определенные разногласия с родственниками. Моя бывшая жена, как сотрудник милиции, все противостояния с правоохранительными органами воспринимала как личное оскорбление.

Когда все началось в Крыму… Помню, что украинские флаги даже на отделениях милиции не снимали до последнего дня. Стоит КамАЗ российских войск, устанавливаются антенны для связи, а рядом – отделение милиции с украинским флагом, люди (офицеры милиции) получают погоны с приветствием "Служу народу Украины!", весь этот сюрреализм – в одном месте. И никто не понимает, что происходит.

В какой-то момент возникло понимание, что близких людей, которые могут разделить мое неприятие российской агрессии, у меня практически нет. Поэтому принял решение уехать. Бывшая жена приняла решение остаться и перейти на службу в российскую полицию. Так 19 марта 2014 года я сел на поезд Симферополь – Запорожье и уехал.

Тяжело было вот так все бросить?

Мне почему-то казалось, что это ненадолго. Хотелось внести ясность и остаться с какой-то частью себя. Потерять Украину, как родную страну, мне было бы достаточно сложно.

Легче было потерять семью?

Просто принять их позицию, если они не принимают мою… Ну, я же тоже живой человек, тоже имею право на какое-то мнение. Я не понимал людей, которые ходили на блок-посты Красноперекопского перешейка, носили туда пельмени казакам и беркутам, и кричали "Они нас защищают". Не понимал, от кого защищают? Тогда в каждом доме рассказывали, что знают про человека, который был на Майдане, вернулся, ему стало плохо, он оказался наркоманом... Несли такой бред, который невозможно слушать. Нормальным там было сложно оставаться.

Да, было тяжело уезжать. Особенно тяжело стало, когда уже в поезде позвонила родная сестра и сказала, что я уезжаю в другую страну. Даже не нашел, что ей ответить. Сказал, что я, в принципе, остаюсь в своей стране. То есть, понимаете, через три дня после референдума у людей была уже другая страна, они переключились полностью. Вот, с тех пор мы с ними так и не общаемся. Даже когда мама была жива – звонила мне втайне от сестры, чтобы не дай бог она не узнала. Когда я только выехал из Крыма, хотел для себя понять, где мое место в этой жизни вообще. Было достаточно сложно адаптироваться к некоторым моментам. Хотелось что-то изменить, чтобы все вернулось как прежде. Но очень долго не мог найти путей решения, пока в один прекрасный момент, каким-то спонтанным образом не решил идти служить.

По специальности не хотели работать?

Ну, мне звонили из Москвы, предлагали работать в банке в Симферополе. Отказался. В Украине спекулировать на том, что я крымчанин особо не хотелось. Ходить просить "помогите бедному несчастному переселенцу найти свое место в этой жизни" было неправильно. Не хотелось давить на жалость. Хотелось понимания какой-то своей полезности. Но оно пришло не сразу. Долго думал о том, правильно ли сделал, что я выиграл, что потерял и что перевешивает. В один момент понял, что с семьей не могу найти точек соприкосновения и начал искать людей, которые если и не будут единомышленниками полностью, но, по крайней мере, будут с тем же вектором мышления.

Почему ушли в глубинную разведку?

Разведка и диверсионщина получились как раз из-за того, что я из Крыма. Фактически, на тот момент, в добровольческой среде разные подразделения были в разной степени открыты. Я много где оставлял свои данные, но особой заинтересованности не увидел и сделал вывод, что я там не нужен. Было все вот это вот "мы с Вами свяжемся", я прекрасно знаю, что это означает еще с банковской работы, мне не нужно про это рассказывать, сам так делал. А вот в "Артемовске" мне просто сразу сказали "Приезжай!".

В армии я не служил, оружия не брал в руки ни разу. Основная моя трудовая деятельность – это банк, костюмы, офисы... Было непривычно заняться тем, что я не знаю. В начале июля окончательно сформировал для себя мысль, что пойду служить, начал искать выходы на подразделения в основном добровольческого плана. Первоначально нашел выход на батальон "Артемовск", выехал к ним в Днепр на подготовку. Оставлял свои данные на страничке сотни "Крым", и когда был в Днепре, поступил звонок. Встретились с командиром группы "Крым". Это было интересное знакомство. Встретиться с крымскими татарами, соблюдающими мусульманами, на Днепропетровщине, иметь общие цели вернуть свой дом – это потрясающе! Он сказал, что есть два основополагающих условия пребывания в подразделении – неупотребление алкоголя и отсутствие ненормативной лексики. Я согласился, это проблемой не было. Назначили дату сбора, и 1 августа мы встретились группой из 10-ти человек в Славянске. Поехали готовиться для выполнения задач в Краматорск. И готовились до 5 августа.

То есть, до Саур-Могилы?

Да. Фактически, на подготовку у нас ушло 2-3 дня.

Из сотрудника банка можно за такой краткий период сделать разведчика?

Нет. На тот момент нас не успели подготовить ни к чему. На тот момент оперативного резерва не было, и на Саур-Могилу кидали всех, кого могли собрать. Тогда собрали и нас. У нас на группу из шести человек был один пулемет, один автомат, по "мухе" и четыре гранаты. Это был такой отчасти махновский отряд. Из-за обстрела вертолета нас высадили там, где получилось высадить. Так мы попали в Степановку, нас довооружили. Дали команду выезжать. Мы, фактически, не знали, куда едем. Просто посадили в бронированный бусик, отвезли на окраину Петровска, пересадили на зерновоз с толстыми бортами. Когда приехали на место, открыли борт, первое, что увидел – стелу Саур-Могилы, рядом танк катается, стреляет. Вот так. Дали команду штурмовать – ну, и мы, по большому счету, поучаствовали в этом всем.

Я так понимаю, что в штурме Вы поучаствовали дважды?

До 7 августа Саур-Могилу наши силы то брали, то сдавали. 7 числа был штурм, и мы с 25-й бригадой более-менее взяли ее под контроль. Там пробыли ночь, потом передали гору подразделениям 30-й и 51-й бригады. 25-я тоже оттуда ушла, у них не было задачи удерживать этот объект. Мы еще дня три пробыли в Петровском, но сил там было достаточно, и наша группа вернулась в Краматорск.

Буквально через четыре дня мы по команде опять вылетели в район Амвросиевки. Вертолет был подбит, ранили бойца – его ранение, кстати, так официально не оформлено до сих пор из-за добровольческого статуса группы. Когда вернулись на Саур-Могилу, увидели совсем не то, что там оставляли. По дороге встретили и отступающие бэхи, и выслушали крики "Там три-четыре героя осталось на горе, куда вы претесь?". Приехали в Петровское – не узнали село, его уже просто не было. Когда поднялись на гору, увидели, что там действительно осталось только два корректировщика и два офицера.

Мы зашли группой 12 человек и оставались на горе до утра, пока не произошел определенный переформат. Я так понимаю, что россияне просто слишком поздно расчехлились в этой ситуации. Потому что на следующее утро они начали гору просто утюжить, с использованием танков, минометов и градов. Если бы они использовали это раньше, то, думаю, появляться там было бы бессмысленно.

То есть, за счет плохой реакции противника Саур-Могилу смогли удержать еще какое-то время?

Да, до 24 числа. То есть, мы появились достаточно вовремя. Объект был господствующей высотой и, с точки зрения военной целесообразности, удержание этой горы было важным. Корректировщики давали возможность артиллерии накрывать противника. Уже после первого штурма, в первых числах августа корректировщики с горы наблюдали первые колонны военных, которые заходили из России. Но на тот момент была команда наблюдать.

Сколько всего времени Вы там провели?

Если по всем периодам, то на самой горе и у ее основания, мы были с 7 по 12 число. Потом мы там были с 16 по 19 августа. Получилось так, что после штурма группа, которая была на прикрытии снизу, ушла, осталась только сама гора. Поднялись к нам еще два человека, плюс два корректировщика. То есть у нас группа была до 14 человек, и мы оставались там три дня.

Удерживать гору в тот период было тяжело?

Сложно сказать. У них все было грамотно построено, использовалась та же тактика, которой пользовались украинские военные при штурме: сначала идет миномет, реактивная артиллерия, потом подъезжает танк, начинает разваливать стелу, и отгоняет всех защищающих за стелу на дальний склон горы.

Они, когда шли на штурм, использовали тактику определенного устрашения. Кого тогда у нас опасались больше всего? Кадыровцев, потому что они достаточно жестокие. Но когда они шли на нас с воззванием "Такбир!", они не ожидали, что против них ведут защиту мусульмане, но только реально соблюдающие каноны религии, которые в свою очередь кричат "Аллаху акбар!", реально ненавидят кадыровцев из-за ситуации в Чечне и Дагестане и как вероотступников.

Для них это был определенный сюрприз. Тем более, что у нас были позиции, которые они не могли обстреливать, они находились немного дальше за стелой и достать до них было тяжело. И эта позиция вовремя засекла их подход под прикрытием работы танков и артиллерии.

Один из бойцов рассказывал, что сложнее всего было психологически потому что, во-первых, негде было прятаться, а во-вторых, потому что рядом есть тела погибших, которые никуда не деваются…

После определенных событий могу сказать, что многое притупляется. Когда выживаешь после того, после чего сложно выжить, когда не можешь в открытом бою, грубо говоря, противопоставить кому-то что-то свое, то возникает такая здоровая злость. Либо страх. Был такой момент, когда человек, который тоже был добровольцем, после одного из обстрелов просто положил автомат и сказал: "Я его в руки брать не буду. Буду делать все, что угодно, но автомат в руки не возьму".

У меня лично было желание просто разорвать тех, кто поставил меня в такую ситуацию, заставил ныкаться по норам, как какую-то крысу. У многих была такая же злость. Многие скрывали что-то свое – настоящее – за какой-то бравадой. Многим действительно было наплевать на то, что рядом лежит. Потому что если рассказывать о черных сторонах этого всего… Ну, люди, например могут пить кофе за десять метров от чего-то, скажем неживого. И то только потому, что это не "наш", а "их" валяется. Вот такое отношение было.

Единственное, чему война меня научила, что есть люди, которые открываются с хорошей стороны. Я был поражен одним человеком, водителем БМП, простым преподавателем ПТУ, который один, без экипажа, выезжал на Саур-Могилу, подвозил боеприпасы, вывозил раненых. Он выезжал в любой ситуации, его остановило, в конце концов, повреждение машины. А экипаж его в это время сидел в подвале, бухал и нормально там себя чувствовал.

Есть мнение, что у нас в стране очень недооценен подвиг тех, кто удерживал Саур-Могилу. Вы с этим согласны?

Не знаю, как это можно оценивать. Чтобы оценить, нужно признать людей, которые там были неофициально. Нас, чтобы как-то легализовать, в Славянском военкомате за 15 минут приписали к 42-му батальону. Мы попали в часть, фактически, когда были уже на Саур-Могиле. Ни боевого приказа, что мы туда отправляемся, ничего не было. С формальной точки зрения, это была наша личная инициатива.

Были попытки представить нас к награждению. Проходили достаточно длинный путь и через Минобороны и через Генштаб, но это все заглохло где-то в наградном отделе. Это были неоднократные попытки. Ну, вот за два года ничего нет. Награждены многие люди, из которых кто-то даже не дошел до Саур-Могилы, потому что уже не надо было туда идти, но они – официально оформленные. Кто-то из них там, может быть и был, но просто был. Добровольцев же из групп "Харьков", "Луганск", "Крым", скажем так, не оценили должным образом.

У Вас какие-то награды есть?

Формально меня, как и остальных членов группы представляли за Саур-Могилу к каким-то орденам. Но это все забыто. Представляли за Зайцево, но это тоже забыто. Недопредставили. У меня есть нагрудный знак "За зразкову службу", и то командиры решили отдать "видзнаку", именно отдать, приурочив к 6 декабря, через полгода после награждения.

Обидно?

Я же, в принципе, пришел не для того, чтобы получать награды. Нет, было бы приятно, базару нет. Но гораздо приятнее было бы получить нагрудный знак за какое-то конкретное действие. Пускай это не будет государственная награда. Но люди оценят. А обидно ли... Ну, понимаете, обижаться можно на все, что угодно: что кто-то получил орден, наградное оружие, еще там что-то. Ну, значит, им нужнее. Тем более, что я всегда прямо говорил: я – человек не военный. Я – гражданский. Да, в армии уже два года. Год по мобилизации, сейчас вот еще год по контракту. Но до сих пор не считаю себя военным. Потому что многие вещи не понимаю. Например, строевой шаг – главное достоинство тыловых частей. Возможно, это формирует чувство локтя, и так положено. Но у меня, например, другое понятие о вещах, которые формируют чувство локтя. А строевой шаг... Кто лучше ходит – тот лучший воин? Ну, такое.

Что было после Саур-Могилы?

Мы вернулись в Краматорск. Был определенный период адаптации. Планировали процесс, я бы сказал, формирования подразделения конкретно глубинной разведки. Мы проходили учебные стрельбы, другую подготовку. Нас также привлекали на усиление обороны Краматорского аэропорта. Потом мы выезжали в район Дебальцево, это уже был конец октября. Там мы с группой одного из спеццентров работали для проведения разведки. Потом попал в Мариупольский аэропорт. Командир спеццентра уж очень хотел нас привлечь к себе, поэтому до оформления официальных бумаг я находился там. Когда это ничем не разродилось – вернулся в сектор Д.

Потом был очередной период подготовки. И уже в августе 2015-го мы выезжали в сопровождении группы беспилотников в район Счастья и Попасной. Там больше была работа по проверке контрабандных путей. Знаете, не ведение разведки против врага, а против своих же. Такая вот ирония…

Было, против кого вести?

Ну, если мы по посадке прятались от своих же БТР-ов, то, наверное, было.

Почему прятались?

Наверное, потому что они не очень хотели видеть беспилотники в своем районе.

Почему?

Наверное, у них на то были причины.

Вот. А вскоре со мной связались из батальона и предложили пойти к ним главным сержантом отдельного взвода разведки. В октябре я и пришел. Потом было Зайцево. До этого мы с командиром взвода облазили за Южной шахтой все хутора, возникла идея зайти на Зайцево. Там было нескучно буквально до апреля, пока нас не вывели на ротацию за пределы зоны. Каждый день были какие-то бои, планы захватить еще что-нибудь.

Зайцево реально захватили случайно?

Фактически, это было случайно процентов на 50.

Это как?

Первоначальный план, который предлагал командир взвода, предполагал, что мы вообще к противнику в окопы зайдем. Вот просто будем идти-идти и зайдем. Но этот вариант переиграли, потому что многие люди реально не были к нему готовы. Рисковать личным составом, который не готов морально – это не правильно. Поэтому мы шли-шли-шли, в принципе, до получения первого огневого контакта. Ну и, в итоге, вот так получилось. Не знаю, как это объяснить. Так получилось. Хотя мы приблизительно знали, где сепары находятся, знали, что на тот момент вторую линию они не особо плотно контролируют. Реально были моменты, когда была возможность продвинуться и объединиться с другими батальонами бригады, которые заходили с другой стороны Зайцево, и просто вытеснить их оттуда вообще.

Почему не получилось?

Возможно, из-за человеческого фактора. Не все люди готовы воевать. Ты не можешь взять себе в группу людей, в которых ты не до конца уверен. Да, возможно, в определенных ситуациях человек хорошо себя показывает. Но его нужно ввести в такую ситуацию. А чтобы вставить его в такую ситуацию, его нужно до нее довести. А если он еле идет и не хочет туда идти – ничего не получится. Такой вот каламбур…

Мы заходили к сепарам на позиции, находились метрах в ста от их опорного пункта, ожидали подхода наших сил с другой стороны, но что-то не срослось. Не знаю почему. Нам пришлось уйти. Там разместился опорник другого батальона, но с нашей стороны никаких других действий больше не предпринималось.

По датам это когда было?

Мы зашли в Зайцево к вечеру 4 ноября с группой отдельного взвода разведки и частью пехотной роты. Выдвинулись по улице на окраину Зайцево со стороны леса. Разведка шла в авангарде, потому что у нас и ночные приборы, и все такое. Тяжелое снаряжение и боеприпасы были доставлены пехотой. Для того, чтобы нам разместиться, пришлось укрепляться практически всю ночь. 5-6 ноября были боевые столкновения локального характера. А уже 7-8-9 ноября были конкретно огневые контакты с использованием всего имеющегося стрелкового оружия. Мы находились там еще неделю. Нахождение разведки в позиционных боях не имеет смысла, мы перешли на позицию, располагавшуюся на высотке напротив сепарского опорника, который контролировал дорогу. Занимались тем, что периодически затыкали их точки, чтобы прекратить обстрелы.

Правда, перед этим Зайцево мы обходили, наверное, раза три. Ходили за пределами своих позиций, уходили на расстояния до трех километров, чтобы понять, каким уровнем обороны они обладают и что нам необходимо сделать. Ходили с командиром взвода, переодетые в горки и с сепарскими знаками различия.

Читайте также продолжение интервью с Владиславом Борисовским:
Разведчик: На мирных территориях сепарских городов хватает

Фото: Едуард Крижанівський