"Если слепой ведет слепого, то они оба упадут в яму". А если провокатор ведет слепых, то он уже подготовил себе безопасную площадку, чтобы успеть отскочить перед пропастью (один пламенный борец с грузинским акцентом с заранее подготовленными документами уже продемонстрировал, как это делается).

Читайте также: Расстрел Небесной Сотни: ужасные факты, которые не имеем права забыть

Но сейчас, как и у многих из тех тысяч людей, которые просто принесли вчера цветы и свечи и помолчали перед светлыми лицами тех, кто уже четыре года смотрит на нас из немыслимой дали, у меня отвратительное ощущение наглого ограбления. И циничного планового продуманного осквернения всего того, что мне очень дорого. Я просто повторю один из первых моих постов.

Мой Майдан

Думала больше не писать про Майдан, но вчера кто-то из лидеров мнений сказал, что слова "майданутые и кастрюлеголовые" для него маркер для немедленного бана; что как бы ни было потом, но те времена остаются чем-то святым и так далее.

А я подумала, что мне жалко тех людей, которым повезло жить в эпоху Майдана, но не повезло ни понять, ни оценить, ни почувствовать вкус той Свободы. Некоторые из скептиков приехали и пошли на площадь (когда все закончилось и молекулы этого непостижимого и великолепного организма Майдана опять стали спешащими по своим делам людьми), поглядели на остатки палаток, на бомжей и бомжеватых, устроивших там свою тусовку, и сделали свои маленькие убогие выводы, прекрасно поместившиеся в хлопковых мозгах.

Если честно, в моей жизни не было событий ярче и светлее, чем Майдан, несмотря на весь трагизм произошедшего тогда и происходящего сейчас. Я не могу сказать, что моя жизнь была несчастливой или скучной.

Судьба дала мне лучшее, что могла придумать – веселую и беззаботную юность в зеленом военном городке; моих сногсшибательно классных мужа и детей; любящих родителей, прекрасных друзей; избавила от крайней нищеты в голодные годы и не дала соскучиться от благополучия, обильно присолив и поперчив основное блюдо потерей ребенка, ожиданием любимого из армии в начале афганской войны, медленным и мучительным угасанием близких людей, разрухой и бандитскими перестрелками после развала Союза и многим-многим другим (Луганск, в общем-то, никогда не позволял расслабиться).

В моей прежней жизни такой момент единения самых разных людей во время общей опасности случился только раз (конечно, по масштабу его смешно сравнивать с Майданом). Была такая страничка в жизни, когда, кроме основной ставки на "флагмане тепловозостроения" приходилось хвататься за любую работу, так как дети были еще малы, старики уже беспомощны, пенсии и зарплаты безбожно задерживали и так далее.

Ну, все люди нашего возраста помнят это "веселое время". Так вот, подрабатывала я тогда санитаркой в травмпункте, в основном, по ночам и в выходные. Ночью телефон часто отключался, охраны никакой не было, на огонек забредали соседние наркоманы, "Скорые" по ночам привозили то бомжиков, то подрезанных бандючков.

Читайте также: В Киеве из зданий достают пули времен Евромайдана

Короче, в пустом темном здании, где была только дежурная смена (врач, мед.сестра, санитарка), было как-то неуютно. А тут вдруг нарисовались какие-то маниакальные бандюковатые неадекваты, повадившиеся приезжать по ночам в травмпункт, чтобы отомстить за некую врачебную ошибку.

Подробностей я уже не помню, но были похищения и издевательство над медиками в другом городском травмпункте и неоднократные попытки увезти дежурного врача у нас (наши, слава богу, отбились). Пытались обращаться к руководству и в милицию, но после дежурных отговорок и отписок быстро поняли, что никому до нас дела нет, кроме нас самих. А ситуация, как в той детской пугалке: "Черной ночью черный гроб идет по улице". С вечера замолкает телефон (мобилки в 90-е только в фантастических романах описывали), и часа в 2 ночи появляется машина (каждый раз другая), несколько раз по темной улице медленно проезжает мимо здания, а потом звонок в дверь. Не открыть нельзя - могут привезти нормального пациента…

В итоге, наши врачики поняли, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и начали применять самые разнообразные превентивные меры. Игорь, ты помнишь, как твой большущий и умнющий собакан дежурил с тобой и с нами, тихо лежа в манипуляционной, и подавая голос при повышении децибелов в кабинете, где шел прием?

Не знаю, прикусил он кого-нибудь или достаточно было обозначить присутствие глухим рыком… Другие ребята обзаводились однострелами (на заводах Луганска эти штуки изготавливали всегда) или ходили друг к другу на дежурства, закончились все разногласия, все держались скопом, медсестры ночью не спали, а торчали за занавесками, выслеживая идиотов, и не оставляли врача наедине с любыми ночными пришельцами. История приобрела огласку и незаметно сошла на нет, дружба и единение, увы, тоже. Так вот тогда, мне первый раз было не только страшно (поводы для страха в плохо освещенном, довольно агрессивном и неслабо пьющем городе искать не надо), но и верилось, что вместе мы можем победить. Правда, потом, когда все закончилось, и я гордо рассказала мужу, какие у нас крутые люди, он оценил это вполне ожидаемо, и рискованная подработка для меня закончилась. Но это уже другая история. Тот момент истины прошел быстро и сменился беспрерывным бегом в сером колесе буден, нивелирующих любые эмоции и воспоминания.

Но ослепительное чувство общей силы тысяч разных частиц, доброй надежности, отзывчивости чужих незнакомых людей пришло сначала в 2004, а потом в 2013-14.

И повторюсь еще раз: мне искренне жаль тех людей, которые не испытали этого, то ли по обстоятельствам, то ли в силу собственной эмоциональной бесцветности и неверию в то, что на Майдан можно выйти не за деньги или по разнарядке. Зато теперь я твердо знаю, что среди людского муравейника есть те люди, рядом с которыми я хочу и буду жить в моей стране.

Я закрываю глаза и вижу их, этих смешных студентов-зубоскалов у Жовтневого; и Сашиных мажоров с ноутбуками в информационной палатке недалеко от ЦУМа; и картинных козаков с оселедцями, развлекающих публику своими игрищами с бичом и саблями (как на довоенном нашем корпоративе в ресторане) напротив Главпочтамта; и хазяйнячих вуйков с Западной, подметающих после колки дров для печек щепки на Крещатике; и киевских теток-пенсионерок, деловито везущих в метро на Майдан охапочки этих самых дров; и немногословных медиков, приходящих после суточного дежурства в медпункт в холле банка на Крещатике; и девочек в офисных костюмчиках из этого банка, помогающих принять и обработать раненых и избитых; и рыженьких, похожих друг на друга, маму Олю и дочку Машу, пытающихся звоном своих колокольчиков в Рождество разбудить глухих и равнодушных; и отчаянных футбольных фанатов, которых в мирной жизни побаивалась и недолюбливала; и занудного коллегу-инженера, который каждый вечер после работы проводил на Майдане или приезжал туда ночью во время штурмов и чудом остался жив 19-20 февраля, но долго потом не мог вернуться в обычную жизнь и побороть тревожную бессонницу.

И нашего улыбчивого и позитивного отца Дмитрия, которого еле узнала в том суровом окаменевшем батюшке, который стоял между людьми и Беркутом, а позже говорил последние слова тем, кого уносили с Майдана под "Плине кача"… И их, этих родных людей, которых я даже не знаю и которые не знают меня, занятых сейчас своими делами, работающих, воюющих, волонтерящих, так много, что хватит на целую разумную гордую общую и любимую нашу страну. И она у нас будет!

Автор: Елена Воронянская. Источник: Обозреватель

Читайте также: Как привлекают к ответственности тех, кто причастен к убийствам на Майдане