Кроме бездарности самого продукта, выполненного в худших традициях безнадежно устаревшего "поэтического кино", меня донимал вопрос о том, этично ли снимать кино о трагедиях такого масштаба, и возможно ли это в принципе донести до зрителя.
Перебирая среди "Списка Шиндлера", "Сына Саула", "Голода-33", "Пианиста", "Мальчика в полосатой пижаме", "Жизнь прекрасна", я понял, что скорее все-таки нельзя.
Логика создателей таких фильмов направлена на, казалось бы, очевидное: показать зрителю ужас as it is, ужас-в-себе. При этом постоянно повышая градус ужасного. Но почему-то такой прямой и простой способ слишком часто не работает. Как такое может быть, если реальность трагедии очевидна?
Еще, давайте не забывать: если вам подобный фильм не понравится, вас могут обвинить в бесчувственности. И это будет несправедливо.
Кино имеет определенную дистанцию с реальностью, и это необходимо учитывать. Даже самая настоящая правда о тех ужасах, которые люди могут творить друг с другом, в какой-то момент "перестает работать". В дело вступает защитный механизм, который "включает дистанцию".
Тем не менее, великие фильмы о больших трагедиях есть. И выигрывали они, по моим наблюдениям, из-за того, что трагедия в них оказывалась как бы не в фокусе, оставаясь по большей части за кадром.
Этот очень хитрый и тонкий прием действительно помогает человеку понять степень ужаса происходящего, так как дает возможность догадываться, но не видеть физики на экране. А известный кинематографический прием, описанный Кубриком, гласит:
Если человек догадался сам, на него это произвело намного большее впечатление.
В списке "великих фильмов о большой трагедии" – "Пианист" Романа Полански. Владислав Шпильман пережил Холокост, и газовых камер воочию не увидел. Но мы понимаем какой ужас его ждал, не сбеги он из лап нацистов.
В плюс "Пианисту" идет то, что Полански сам спасся от Холокоста, и личный опыт подлинных страхов играет фильму добрую службу. В минус (пусть и незначительный) можно записать излишне традиционную структуру. События Холокоста настолько страшны, что их нельзя вписывать в стандартную драматургию.
Лучший из возможных фильмов о кошмаре массового уничтожения одних людей другими – картина великого Алексея Германа-старшего "Хрусталев, машину".
Сталинские репрессии всегда интересовали Германа. Общепризнанная вершина его творчества – "Мой друг Иван Лапшин" – рассказывала о смутном предчувствии Большой чистки. В любой другой ситуации я бы сказал, что больше и не надо. И этого предощущения вполне достаточно. Но Герман на то и гений, чтобы разубеждать в очевидном.
Итак, "Хрусталев, машину". Февраль 1953 года. Генерал-медик Юрий Кленский живет повседневной жизнью, ходит на службу, пьет коньяк стаканами. Так называемое "Дело врачей" идет вовсю, и Кленский очень скоро под него попадет. Он не знает об этом, но предчувствие уже есть. Оно в каждом кадре и движении. В один прекрасный день Кленский встречает в госпитале своего двойника. Дело в том, что на показательный процессах сталинского времени двойники использовались, чтобы попросить расстрелять себя "как бешеную собаку", пока избитый "оригинал" сидит в клетке.
Кленский решает бежать, но бесполезно. Его ловят и отправляют по этапу. Семью из роскошной квартиры переселяют в коммуналку.
Самого Кленского бросают в вагон к уголовникам, которые его жестоко насилуют. Из вагона его вдруг освобождают чекисты, и везут прямо к умирающему высокопоставленному чиновнику. В разбитом параличом старике Кленский узнает Сталина. У него на руках "вождь народов" умирает. А Берия бросает свое знаменитое "Хрусталев, машину!" и уезжает.
В конце фильма мы видим Кленского где-то далеко в Сибири, на железной дороге, совершенно сломанного и "слившегося в экстазе" с простыми людьми, в очевидной попытке навсегда забыть свое прошлое.
Если вас смущает, что я заспойлерил сюжет – не горюйте. Понять его во время просмотра фильма крайне сложно. Дело в оригинальнейшем, сложнейшем и совершенно непривычном для нас киноязыке Алексея Германа.
Он довел свой стиль "наблюдения за моментом" до совершенства. Перед нами фактически живое полотно, а не фильм, где двигаются и звучат все планы разом. Палитра лиц, отдельных фраз, кашлей, скрипа половиц, ощущения духа времени. Кто-то посмеялся, звук разбитой тарелки, чье-то дыхание, "Ой Юра, не буди лиха, пока тихо".
Сюжет понять невероятно сложно, так как напрочь нарушен традиционный нарратив. Вы можете только догадываться о пути следования сюжета по случайно брошенным фразам мимопроходящих людей, или по бурчанию главного героя. Герман очень чутко дирижирует этим сложнейшим структурированным хаосом.
Вы как бы всегда поспеваете за событиями 5 минут спустя, понимая, что вот то слово или то действие играло роль и имело значение.
Сюжет здесь, как всегда у Германа, занимает скорее подчиненное положение. Важнее – особая, тягучая атмосфера. Но уже не предчувствия кошмара, а жизни в кошмаре.
До дрожи страшная и натуралистичная сцена изнасилования Кленского уголовниками – эпицентр повествования, момент тотального перелома, и превращения Кленского из уважаемого человека в безвольную скотину.
"Хрусталев, машину" – жестокое произведение, где нет рыкающего НКВД-шника и лагеря на Колыме, чем вечно грешат создатели таких фильмов, как "Горькая жатва" и "Столетие Якова".
История Кленского – не самая страшная в масштабе сталинских чисток. Всего одно событие, которое происходит мимоходом, как вполне естественное составляющее подобного ареста и отправки в лагерь, позволяет зрителям понять глубины мрака, в которые падали люди, оказавшиеся в лапах сталинских палачей.
Ломают Кленского демонстративно быстро, напоминая, что это лишь малая толика того, что с ним могли сделать. Более того - мы понимаем, чего он избежал. Все могло быть намного хуже. Его бы морили голодом, пытали, избивали, сделали бы чей-то постоянной "девочкой". А так его один раз всего-то кинули к зэкам, буквально в шутку. Так, слегка подтрунить.
Морально и физически уничтоженного Кленского достали из ада и отвезли прямо к Сталину. И все, чем выдает себя "генералиссимус" – висящим в шкафу кителем. Повелитель империи перед смертью оказался бессилен.
В этой истории все говорит об ужасе того, что с жертвой могут сделать "одной левой". Герман готовит наше сознание к этому, приучая зрителей догадываться о сюжете, а не слушать закадровый текст или ждать, когда главный злодей все разжует, уставившись в камеру.
Приучая нас напрягаться ради понимания сюжета, мы разминаем мозги для главного: для понимания тот, что этот жалкий Сталин, разбитый параличем и умирающий в собственной моче, ответственен за миллионы разрушенных человеческих судеб. И одну из них нам только что показали. Далеко-далеко не самую страшную.
И в этот момент наступает сущий кошмар.
Вид сломанного Кленского в последнем кадре, с блатной папироской в зубах, говорит нам: "Самого ужасного мы вам даже не показали". И от этого начинают дрожать руки.
"Хрусталев, машину" – не только лучший фильм недооцененного, очень сложного Германа, но и лучшая картина о сталинских репрессиях, которых на экране вы так и не увидите.
Если этой картине довериться, привыкнуть к ее странной необычности, то выйти из гипнотизирующего мира будет сложно. Этот мир слишком живой, гиперреальный.
Герман в интервью "Коммерсанту" жестко скажет потом: "Там человека изнасиловали, вставили ему в ж*пу лопату, тр*хнули его в рот, а через десять минут он предлагает на память трубками обменяться…Мы за миллионы убитых просто сказали: "Ну ладно, ну нехорошо, забудем".
Гений рассказал о сталинизме как гений. Посмотрите "Хрусталев, машину" обязательно. Это важный эмоциональный и культурный опыт. Хотя и жуткий.
Читайте также: Легальный наркотик: 20 минут передышки от страшной и безжалостной жизни