8-9 мая, в годовщину капитуляции нацистской Германии, во всем мире вспоминают жертв Второй мировой войны.
Журналисты сайта "24" собрали для вас воспоминания людей, которые собственными глазами видели, как приходила упадок нацистская империя и как заканчивалась одна из самых страшных войн в истории человечества.
(фото - vosizneias.com)
Уильям Робертсон
Младший лейтенант США. Участник встречи на Эльбе:
"Мы понимали, что советские войска близко, что война близится к концу, были возбуждены этим. Наверное, увлеклись и нарушили приказ начальства не удаляться дальше, чем на 10 км от основных сил дивизии. Вкатились в город Торгау. Попали под обстрел немецких снайперов. Уходя из-под огня, наш джип на бешеной скорости колесил по пустынным улицам. Неожиданно влетели на территорию лагеря русских военнопленных. И вдруг недалеко разорвался снаряд. "Русские! Советские! Красная армия!" - кричали военнопленные, показывая руками на Эльбу. Из-за реки била советская артиллерия. Я послал человека на башню городского замка. Стрельба из-за реки прекратилась, оттуда взвилась красная ракета.
Я едва не заплакал от досады. По уговору между союзниками я должен был ответить зеленой ракетой, но у меня ее не было. Ведь, отправляясь в разведку, не думали мы, что встретим передовые советские части. По нашим расчетам, они не должны были еще выйти к Эльбе. Начали кричать: "Америка! Россия! Товарищ!".
Помог русский военнопленный. На том берегу реки его услышали. Из-за леса появились советские солдаты. Они бежали к мосту, накануне взорванному немцами. Не помня себя от радости, я тоже побежал к мосту".
(фото - waralbum.ru)
Гейнц Гудериан
Генерал-полковник германской армии, начальник Генерального штаба сухопутных войск
Свое отношение к этой памятной записке Шпеера, с которым я был полностью солидарен, Гитлер выразил словами: "Если проиграна война, то погибнет и народ. Эта судьба неотвратима. Нет необходимости обращать внимание на те слова, в которых нуждается народ, чтобы продолжать примитивную жизнь. Напротив, лучше все это разрушить самим, так как наш народ оказался слабым и более сильному восточному народу принадлежит будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, - неполноценные люди, ибо полноценные умрут на поле боя!".
Гитлер не раз делал такие чудовищные высказывания. Слышал их и я. Не раз я возражал ему, что германский народ останется и будет жить по неизменным законам природы, даже если будут совершены разрушения, что он своими планами причинит многострадальному народу новые страдания, которые можно избежать.
Несмотря на все это, 19 марта 1945 г. был отдан приказ о разрушении, а 23 марта последовал приказ Бормана о проведении этих разрушений. Разрушения должны были проводить гаулейтеры, которые в качестве имперских комиссаров отвечали за оборону страны. Вермахт отказался выполнять эти приказы. Борман распорядился эвакуировать население угрожаемых районов вглубь страны, а если нет возможности эвакуировать на транспортных средствах - заставить его идти пешком. Выполнение этого приказа привело бы к страшной катастрофе, так как не было принято никаких мер по снабжению населения.
Поэтому военные инстанции вместе со Шпеером всеми силами стремились сорвать выполнение этого приказа. Буле отказался отпускать взрывчатые вещества, и многие разрушения не были проведены. Шпеер разъезжал по разным управлениям и объяснял последствия, к которым приведет выполнение этого приказа Гитлера. Нам не удалось предотвратить всех разрушений, но мы смогли значительно уменьшить их размеры.
(фото - phistory.info)
Ганс Фриче
Немецкий нацистский пропагандист, радиоведущий, работник Министерства народного просвещения и пропаганды:
В ночь на 1 мая я побывал в разных подразделениях вермахта, полиции и фольксштурма, которые держали оборону на небольшом участке между площадью Жандарменмаркт, Рейхстагом, станцией метро "Фридрихштрассе" и министерством авиации. У меня сложилось впечатление, что здесь находилось более десяти тысяч бойцов, не считая двух или трех тысяч эсэсовцев, охранявших рейхсканцелярию. Я с трудом пробирался от одной груды камней и щебня к другой, от одного поста к другому. На всех улицах, по которым я проходил, было светло от зари пожарищ, близких и дальних. Никто не гасил горящие дома, но каждый непрерывно стрелял из своего оружия, потому что стреляли по нему. Я не нашел ни одного генерала. Несколько майоров и один полковник решительно отвергли любые самовольные действия, хотя уже несколько дней у них не было связи с высшим командованием. Они объяснили, что не верят слухам и советам, им нужны четкие приказы.
Когда кроваво-красное зарево пожара изменилась грязно-серым рассветом, я вернулся в свой подвал под зданием министерства пропаганды. Мне сообщили, что в любую минуту может появиться статс-секретарь министерства доктор Науман, и я должен быть начеку, чтобы поговорить с ним...
В то время как снаружи наверху уже давно было известно из официального сообщения о "героической смерти фюрера, павшего в бою у Бранденбургских ворот", мы ничего не знали, кроме слухов, хотя и находились всего лишь в нескольких сотнях метров от бункера Гитлера. Официальное сообщение я получил только поздно вечером, поймав передачу радиостанции Гамбурга на своем радиоприемнике, батареи которого уже почти совсем сели.
(фото - stream.org)
Эрих Керн
Журналист, штурмбанфюрер СС:
В разгар нашей атаки возникла настоятельная необходимость предотвратить угрозу нашему флангу со стороны противника, и я решил выдвинуть вперед подчиненный мне пулеметный расчет. Враг использовал разрывные пули , наводившие ужас на наших солдат, и командир пулеметного расчета, родом из Ганновера, уже легкораненый, не спешил выполнить приказ. Взбешенный, я набросился на него с бранью.
Упав на колени, и отирая кровь с лица, он тихо проговорил: - «И что мы за несчастный, проклятый Богом народ. Мой дед был убит в 1870 году, отец - в 1918 году, и вот мы снова на краю гибели ... Без всякой пользы ... Трое моих братьев погибли, и теперь настал мой черед». Он с трудом поднялся, занял со своим отделением указанную мною позицию и отразил фланговый удар противника.
После капитуляции мне предстояло выполнить единственную задачу - увести свою роту за американскую демаркационную линию. Бесконечной вереницей немецкие солдаты ехали и ехали на запад, точно так же, как когда-то двигались на восток. В Хифлау я распустил роту, со мной остались лишь те, кто был не в состоянии самостоятельно позаботиться о себе.
(фото - GettyImages)
Георг Дирс
Унтершарфюрер, командира экипажа "Королевского тигра" (3-я рота 503-го тяжелого танкового батальона СС):
2 мая. Мы прорывались в направлении на Науэн и Ораниенбург. Мы шли через города, часто оказываясь под убийственным огнем русских. Раненых приходилось оставлять. Многие просили оставить им ручную гранату или пустить пулю в голову. Чтобы помочь им, мы раздавали последние гранаты.
Шедшая впереди санитарная машина — переоборудованный грузовик с тремя рядами носилок — получила попадание. Раненые цеплялись за борта и кричали. Это было ужасное зрелище. Мы ехали через поля, через деревни, занятые русскими, и ,наконец, добрались до леса, где наша колонна рассеялась. Мне удалось через Нойруппин и район Виттенберга добраться до Хавельберга.
Мы шли впятером, но к концу пути нас осталось двое, а потом я и вовсе остался один. Мы не расставались с оружием и всегда были наготове — с эсэсовцами не церемонились, убивая их на месте после обнаружения татуировки группы крови. Я не раз видел это собственными глазами и не хотел оказаться на небесах без компании.
(фото - GettyImages)
Вольфганг Каров
Унтер-офицер 357-й пехотной дивизии:
Последний, дошедший до нас приказ гласил: любой ценой удержать позицию и ждать дальнейших указаний. Поэтому в ночь на 3 мая я должен был взять под свое командование еще одну группу.
Я лежал в стрелковом окопе у самой опоры моста Вайзенбрюкке, который протянулся над вокзалом Гумбольдтхайн и полотном городской железной дороги. Мы не знали, что Берлин пал еще 2 мая.
Я выбрался из своего окопа, так же поступили и остальные камрады из моего отделения. Русские махали нам с той стороны улицы, некоторые из них по одному переходили к нам по Вайзенбрюкке и показывали знаками, чтобы мы шли к ним. Но я сразу же запретил своим бойцам делать это. И остальные русские начали переходить к нам по мосту. Один из них по-дружески похлопал меня по плечу и воскликнул: "Камрад, война капут, войне конец!" Мы молча стояли среди русских, все еще не выпуская из рук свое оружие, и нас обуревали смешанные чувства. Что должны были мы делать – радоваться вместе с ними, что остались живы, или горевать о своей судьбе? Мы не знали, как поступить.
(фото - n24.de)
Никулин Николай
Сержант гвардейской тяжелой гаубичной бригады Советской армии:
Немецкая столица была видна издали. Ночью на горизонте поднималось багровое пламя. Днем над морем огня обозначался еще многокилометровый столб дыма. В городе царила оргия разрушения. Самолеты, пушки, катюши, минометы обрушивали на Берлин тысячи тонн взрывчатки. Вперед по дороге катился сплошной поток машин с солдатами, припасами, а также танки, орудия и прочая военная техника.
В противоположном направлении шли лишь санитарные автобусы да многочисленные отряды освобожденных иностранцев. Итальянцы, бельгийцы, поляки, французы. Они везли барахло в тележках, навьючивали его на седла велосипедов и всегда гордо несли свои национальные флаги. Вот прошла группа английских военнопленных в потрепанных, но отглаженных мундирах, щеголяя выправкой. Они важно отдавали нам честь. Попадались и русские, завезенные для работы в Германию. Бабы голосили и причитали, встречая наших солдат.
Берлин представлял собой груду горящих камней. Многие километры развалин. Улицы засыпаны обломками, а по сторонам не дома, а лишь стены с пустыми проемами окон. Однажды позади такой стены взорвался тяжелый немецкий снаряд, и она начала сперва медленно, потом все быстрей и быстрей падать на запруженную людьми улицу. Раздался дикий вой, но убежать никто не успел. Только красная кирпичная пыль поднялась над местом происшествия. Правда, говорят, потом удалось извлечь живых танкистов из засыпанного танка. Остальные были раздавлены. По счастливой случайности я не дошел метров пятидесяти до этой стены и был лишь свидетелем обвала.
В пределах города бои обрели крайнее ожесточение. Сходились вплотную. Часто в одном доме были и немцы, и наши. Дрались гранатами, ножами и чем попало. Громадные, неуклюжие гаубицы нашей бригады вывезли на прямую наводку и в упор, как из пистолетов, разбивали из них стены и баррикады. Было много потерь среди орудийной прислуги. Старички, провоевавшие всю войну в относительной безопасности около пушек, которые обычно стреляли из тыла, теперь вынуждены были драться врукопашную и испытать те же опасности, что и пехота.
(фото - GettyImages)
Григорий Осинецкий
Капитан, командир батальона 220-го гвардейского стрелкового полка:
Перед нами был настоящий зоологический сад, не только по названию. Мы слышали рев тигра. Мои солдаты смеялись: "Это не то логово зверя, тут гораздо более мирные звери, чем те, с которыми пришлось нам почти четыре года воевать"…
В 3 часа ночи мы пошли в наступление. Немцы группками по два-три человека занимали оборону в различных местах сада, в звериных пещерах и ровиках. Звери разбежались по саду, сквозь стрельбу мы слышали опять рев тигра, вой шакала, мяуканье диких котов. Кто-то заметил на высоком ветвистом дереве какую-то фигуру и решил, что это вражеский снайпер – "кукушка". Протрещала автоматная очередь, и фигура кувырком полетела с дерева на землю. Каково же было удивление и огорчение бойцов, когда они увидели, что убита обезьяна. Мы прошли почти весь Зоологический сад и натолкнулись на кирпичную стену.
Тут я решил применить артиллерию. Подъехали автомашины. Командир второй роты старший лейтенант Кручинин доложил: впереди огромная крепость. Это было для нас некоторой неожиданностью. На карте крепость не значилась. Я подумал, что Кручинин называет крепостью какое-либо укрепленное здание. Но Кручинин настаивал на своем: огромная пятиэтажная крепость, окна заложены стальными плитами; машины развернулись, пушки бьют по крепости, но не пробивают ее стен. Я подошел и увидел в предрассветной мгле огромную мрачную башню. Серые, бетонные стены ее были не обработаны, на них была печать опалубки – досок, которые держали бетон, пока он не затвердел. Мы ходили вокруг четырехугольной башни-крепости. Внутри ее слышался шум. Все двери крепости были плотно закрыты. Из-под стальных щитов, закрывавших окна, немцы вели автоматный огонь. Но мы ходили под самыми стенами крепости и поэтому были неуязвимы. Вокруг торчали рельсы – надолбы и ежи, стояли разбитые осколками наших снарядов автомашины…
Мы кричали по-немецки и по-русски: "Открывайте двери, сдавайтесь!"… Неся ранцы с барахлом, котелки, амуницию, немцы выходили из дверей. Они тут же бросали оружие, и вскоре у выхода из крепости образовалась огромная гора винтовок, автоматов. По нашей команде немцы строились и партиями под конвоем уходили к нам в тыл. Каких только типов мы не увидели здесь!.. За несколько часов мы приняли около 2,5 тысяч пленных.
(фото - blogernet.com)
Александр Бессараб
Майор, командир 780-го артиллерийского полка:
Через несколько дней мы вошли в Берлин, и там на нас обрушилось море огня: пулеметного, артиллерийского и всякого прочего. Для ведения уличных боев пришлось разбиться на штурмовые группы: два-три орудия плюс одно или два отделения пехоты. И мы шли через город, брали рубеж за рубежом, как нам было приказано.
Потери, конечно, несли большие. Потому что стреляли по нам со всех сторон, со всех этажей. К тому же нашей дивизии впервые пришлось вести бои в городе с такими крупными зданиями, запутанными улицами и огромным количеством каналов. Причем один и тот же канал мог так извиваться, что нам его приходилось форсировать дважды. Кроме того, в Берлине имелась разветвленная сеть подземных коммуникаций (метро, канализация). Поэтому немцы очень мобильно оборонялись и перебрасывали части куда хотели. В том числе и нам за спину. Я два раза даже оказывался в ситуации, когда приходилось вызывать огонь на себя.
Но и немцы тоже несли потери в большом количестве. Потому что мы все-таки уже умели воевать – не то, что в самом начале войны. К тому же каждый из нас чувствовал, что скоро конец, что действовать надо как можно энергичнее и быстрее. То есть, настроение было весьма боевое. Сопротивление мы подавляли. При этом не особо церемонились. Если нужно было выбить немцев из какого-то дома, я отправлял туда или гаубичное орудие, или батарею – дом разрушали и шли дальше…
Пока мы штурмовали Рейхстаг, немцы несколько раз пытались контратаковать от Бранденбургских ворот. Поэтому я часть своих пушек и противотанковые ружья использовал для отражения этих контратак. 30 апреля большую часть Рейхстага наши захватили, но 1 мая там еще шли подземные бои.
(фото - theguardian.com)
Леонид Рабичев
Лейтенант, командир 3-го взвода 100-й отдельной армейской роты ПВО:
Наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами. Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует — нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам — этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков...
А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.
(фото - livejournal.com)
А. Горбовцев
Автоматчик, участник боев за Дрезден:
На рассвете 7 мая, спешившись с танков, мы заняли оборону на окраинных улицах г. Дрездена. Нас удивила совершенно эта абсолютная тишина этого будто бы совсем мирного города. И в сердце каждого из нас была какая-то радостная тревога, после сильных боев и вдруг этот «совсем спокойный» большой немецкий город не ожидал нас встретить без боя. Вот именно, что не ожидал.
Каждый дом, каждая крыша дома были укреплены эсэсовскими пулеметчиками и фаустпатронщиками. Завязались сильные уличные бои. Мы с ожесточенными боями занимали дом за домом, улицу за улицей с чувствами весенней бодрости и еще с какими-то неизвестными чувствами, которые подсказывали каждому из нас близость мира...
Бои шли весь день, всю ночь, и лишь к утру 8 мая мы подошли к центру города. Целыми колоннами шли немецкие солдаты, побросав оружие, к нам в плен. На улицах лежали целые горы брошенного солдатами оружия всех видов. Улицы засияли белыми флагами, извещающими капитуляцию города, все мирные жители города вышли на улицы с белыми повязками на рукавах и веселыми улыбками на устах, с возгласами: "Гитлер капут, эс лебе русиш солдат".
(фото - depo.Львів)
Анна Иваницкая
Связная УПА, "Мотря":
Все ждали победы "советов" с предчувствием надвигающейся беды и новой волны репрессий. Этого не понимали разве что дети, а все сознательные люди знали, что грядет беда. Надеялись разве что может дадут хлеба, ибо голод. Я тогда работала учительницей, дети часто не приходили на уроки, потому что оставались дома голодные. Неоднократно отдавала их семьям муку, которую в колхозе выделяли на меня.
Один оккупант сменял другого оккупанта. То, что закончилась война, людей не могло не радовать, но никто не радовался, что идут солдаты. То называли тогда "вторые москали". Помня о зверствах "советов" в 1939-1941 годах, когда в тюрьмах массово убивали украинских политических заключенных, никто не хотел, чтобы это возвращалось. Все знали, что нас ждет...
Я написала короткую записку девушке, которая не была в организации. Попросила её помочь этим ребятам. Я специально выбрала ее, потому что она не имела отношения к ОУН. Позже эту записку на допросе показал мне следователь. Как она к ним попала, до сих пор осталось загадкой для меня.
(фото - chronozoom.com)
Витольд Пилецкий
Ротмистр Войска Польского, добровольно сдался для заключения в концентрационном лагере Освенцим. В 1945 году обнародовал расширенный отчет о том, что происходило там:
Когда я вышел из Освенцима, я знал о более чем 121 тысячу заключенных. Живыми остались 23 тысячи человек. Это те, кто был транспортирован или те, кого отпустили. Около 97 тысяч заключенных погибли. И это не считая тех, кого отравили газом или массово сжигали без учета. Основываясь на подсчетах тех людей, которые были приближены к командованию, таких погибших было около двух миллионов. Я с осторожностью называю это количество; зато надо говорить о данных, на которые ссылаются ежедневно.
Коллеги, которые были там и воочию видели казни в газовых камерах по восемь тысяч человек в день, приводят примерное количество жертв — пять миллионов человек.
А теперь я хотел бы рассказать, что чувствую, будучи одним из тех, о ком можно сказать: "Те люди, которые зашли туда, умерли, те, кто вышли оттуда — родились снова"... Когда я вернулся к жизни на Земле, осознал, что пропасть между тем, что было важным для нас (тех, кто вышел, — "24") и тем, что считают важным люди, чем они занимаются и беспокоятся, была огромна. Общераспространенное скользкость стала слишком очевидной. Деструктивные попытки стереть границу между правдой и ложью поражали. Правда стала настолько расширяемой, что ее растащили, чтобы она могла покрыть все, что было удобно покрыть. Граница между честностью и скользкостью была тщательно стерта.