С Майдана – на войну
История моей семьи простая и трудная одновременно. Все началось с раннего детства. Я всегда четко знала, что мой папа – патриот, и Украина для него – чрезвычайно важна. Сначала я помню холодную Оранжевую революцию, потом бурный Майдан, а потом – и адскую войну. На Донбасс папа уехал, не сказав маме и мне с братом ни слова. После Революции Достоинства, летом, 17 июля 2014-го, приехал в АТО прямо из Киева.
К теме На войне живешь секундой, – разговор воина-добровольца "Осы" с дочкой
Откровенно поговорить о войне с родителями я впервые решилась в свои 25. Скажу честно, я всегда знала, что это будет самый тяжелый для меня разговор и всегда оттягивала его. Оттягивала, пока на сайте 24 канала не запустили проект "Цена мирного неба", посвященный защитникам Украины. Тогда я уже четко поняла: этот разговор будет сейчас.
Мои родители, Владимир и Зеня Боднар, живут в городке Добромиль, что в Самборском районе Львовской области. В начале октября, когда я приехала на выходные домой, то сказала папе, что хочу взять у него интервью о войне. Он, конечно же, ответил, что не будет ничего рассказывать. Но слово за словом и разговор все-таки начался.
Сначала начала говорить мама и вспомнила, что папа уехал в зону АТО и никому ничего не сказал. До этого он был в Киеве на Майдане, а после его окончания занимался "Майдан пресс-центром". Домой приезжал редко, на 1 – 2 недели. Перед поездкой в АТО еще ездил на полигон.
Позвонил с дороги и говорит мне: "Я уже еду". Переспрашиваю, куда едешь? А он мне: "Да в Мариуполь еду". Разве это обсуждалось (поход на войну – 24 канал)?,
– вспоминает мама.
Военный медик Владимир Боднар с побратимами / Фото из личного архива
Создание медслужбы в батальоне
Папа рассказал, что поехал в добровольческий батальон особого назначения МВД "Азов", где на то время уже были его друзья, медики Степан Середа и Константин Василькевич. В "Азове" он стал руководителем медицинской службы с позывным "07" и занимался медобеспечением военных, ранеными бойцами и их реабилитацией.
"Между ребятами была очень жесткая, мужская атмосфера, даже конкуренция, потому что каждое подразделение хотело быть лучшим. А мы тогда начали обеспечивать их натовскими аптечками и проводили обучение по курсу подготовки бойцов-спасателей и тактических медиков. Каждый боец должен был знать как оказать первую помощь себе и кому-то", – рассказывает он.
По словам папы, на бои с подразделениями всегда выезжал медик. Сперва у них было легковое авто, а потом – реанимационная машина Mercedes с маркировкой, классно обеспеченная внутри.
Всего в батальоне в то время было около 300 военных, в возрасте от 18 лет. Среди бойцов были не только украинцы, но и шведы, грузины и другие национальности. Шведы, кстати, не только воевали. Среди них были и тактические медики, которые приезжали помогать нашим военным медикам. Как говорит папа: "Они учили нас и учились сами". Хотя, на войне, несмотря на специализацию, ты все равно становился бойцом в бою.
Понимаешь, понятия воевали – размытое. Ты выехал на боевое задание как журналист или медик. Начался бой. И что ты делаешь, если нет раненых? Ведешь бой... Хотя, бывали бои, когда были целые машины раненых,
– вспоминает папа.
По его словам, летом 2014-го батальон в целом имел хорошее обеспечение – нормальное питание, было стрелковое оружие, автоматы и другие образцы оружия. Однако бойцам иногда не хватало боеприпасов.
Мама вспоминает, что как только папа уехал в Мариуполь, то не всегда рассказывал ей правду. И я понимаю почему – чтобы не волновать нас здесь, дома. Папа всегда таким был – никогда не говорил ничего лишнего, ничего важного, чтобы не вызвать в нас переживания.
"Я говорила с Володей по телефону и слышала, что что-то очень сильно стреляет. Он говорит, что все нормально, что он на каком-то полигоне в Мариуполе. А то, оказывается, наша артиллерия начала сепаров лупить. Я только потом по новостям увидела, что "Азов" в этот день вел бой", – рассказывает она.
Везли кровь бойцам и ставили в авто гранаты, на случай засады
Тяжелые бои батальона начались в начале августа с Марьинки. Папа вспоминает, что тогда каждый день был на заданиях и мог наездить до 400 километров.
"Ведут наши бои в Марьинке. Есть раненые. Их отвозят в какую-то ближайшую районную больницу, где могло недоставать крови, хирургических бригад. Вот и надо было кровь привезти из Мариуполя. А кто повезет, не гражданские же", – рассказал медик.
По его словам, тогда еще была проблема доставки, потому что никто не знал, кто контролирует территории – наши военные или подконтрольные России наемники. Ведь последние могли зайти и перекрыть дорогу. На такие случаи у папы с напарником тоже был план, от которого мурашки по коже.
Когда мы садились с "Лосем" в машину и везли кровь, он бросал под сиденья ящик гранат. Это на случай, если бы мы вдруг попали в засаду и понимали, что выхода нет. Вот мы понимаем, что уже не сможем выйти, то тянем сепаров на себя и взрываем авто. Доля секунды-тебя нет. И их нет. Спокойно себе отдыхаешь,
– шокирует меня историей папа.
В этот момент я понимаю, что на войне ты каждый день готов погибнуть. Не знаешь, наступит ли завтра. Хотя, папа на войне всегда учил бойцов стараться сохранить жизнь. Он часто говорит: "Самое ценное в жизни – сама жизнь".
Владимир Боднар с побратимом в Мариуполе / Фото из личного архива
Битва за Иловайск и предательство высшего руководства
Иловайск стал одной из самых трагических историй войны на Донбассе. Кровавый август 2014-го навсегда оставил и отпечаток у папы. Каждый год в конце лета он как бы закрывается в себе, нервничает, плохо спит.
История "Фомы", который погиб, спас подразделение
Как-то папа рассказал мне историю о гибели 18-летнего парня, которую я до сих пор вспоминаю с дрожью.
В "Азове" самым молодым бойцом был юноша с позывным "Хома". Он – родом с Волыни, сирота. Ушел на войну после Майдана. И погиб на войне. Случилось это, когда Андрей, так звали парня, во главе тройки защитников попал в засаду во время зачистки дома в самом Иловайске 20 августа.
Ему было 18. "Фома" увидел, что в их сторону бросили гранату и упал на нее. Накрыл ее своим телом. Погиб, спасая от смерти 2 бойцов. То был ближний бой между жилыми домами в самом Иловайске,
– рассказывал папа.
При выходе из Иловайска батальон хотели уничтожить, но не смогли
Папа не любит рассказывать об Иловайске и всегда очень нервничает, когда вспоминает те события. Он говорит, что в город согнали добровольческие батальоны и бросили их там.
"Азов" начал выход из Иловайска ночью 21 августа. Батальон вышел в такое место, где мог быть полностью уничтожен. Это был элеватор. Именно тогда наши военные уже точно убедились, что россияне используют на Донбассе беспилотники.
"Когда мы там остановились, чтобы ночевать, я подъехал и сразу сказал ребятам: "Нет. Мы здесь спать не будем, возвращаемся в Старобешево (поселок – райцентр Донецкой области)". Тогда командование колебалось. Но когда увидели над нами беспилотник, то все поняли, что надо быстро ехать прочь – по машинам и ходу", – рассказал папа.
Тогда он договорился с главным врачом Старобешева, что тот отдает батальону большую поликлинику. Обычно снаряды не могли пробить ее и там было относительно спокойно, безопасно. Бойцы разместились на 1 и 2 этажах, чтобы отдохнуть. Параллельно вблизи поликлиники выставили посты.
Мы вышли из элеватора и за 10 – 15 минут по нему ударили системами залпового огня. Потом пробовали нас на отходе обстрелять, уничтожить. Но мы имели мощные машины и смогли вырваться. Тогда позади нас все пылало, снаряды летели с неба,
– вспомнил папа.
Он объяснил мне, что бойцы остались ночевать в поликлинике, потому что думали, что снова пойдут в Иловайск. Но параллельно они понимали, что уже пора возвращаться в Мариуполь, который остался без достаточной обороны и был "лакомым куском" для оккупантов.
"Россияне хотели захватить Мариуполь, чтобы легко выйти на Крым. Взяв Мариуполь, а за ним и Бердянск, имеешь сухопутную дорогу на Крым. Поэтому наемники очень сильно давили на Мариуполь. Постоянно обстреливали с 20 чисел августа и где-то до 6 сентября. Тогда наши ребята не выдержали и втиснули им", – с гордостью рассказал папа.
Медик Владимир Боднар в Иловайске / Фото из личного архива
Пустые обещания руководства. Иловайский котел
Украинские военные все время были в Иловайске. В августе добровольческие подразделения то заходили в город, то выходили из него. Папа объясняет, что в то время "Иловайск условно был наш, но там уже были сепары". Накануне 24 августа, Дня Независимости, боевики постепенно окружили город в кольцо.
Под Иловайском нас покрошили хорошо. Но мы 22 августа вышли оттуда, пошли закрывать Мариуполь, потому что руководство пробовало слить его. Мы тогда подчинялись здравой логике и выполнили свой долг – защитить Мариуполь. Когда наш батальон выходил, то еще несколько часов держал коридор, по которому могли выйти другие подразделения. Их радовали, что будет авиаудар по пророссийским группам, что придет подмога. Но никто не помог...
– с болью вспоминает он.
Я вижу, что папе трудно рассказывать о тех событиях. Но еще больше его мучает злость, что "военных в Иловайском котле предали, бросили на произвол судьбы". Он говорит, что тогда большую роль сыграла группа Гиркина.
"Фактически, группа Гиркина, которую выпустили из Славянска, ударила в наш тыл со стороны Моспино, из-под Донецка. Тогда у оккупантов были несколько танков и бронированных машин... Если бы из Славянска не выпустили Гиркина, то, возможно, никакого Иловайского котла бы не было", – говорит он.
Я переспрашиваю, кто именно выпустил подконтрольных России боевиков из окруженного нашими военными Славянска. Ответ четкий и возмутительный – высшее руководство страны и высшее военное руководство.
Папа вспоминает, что из Иловайска привозили много раненых. Он оказывал им медпомощь и организовывал эвакуацию в больницы Старобешево и Мариуполя.
Война – большой бизнес
К сожалению, о бизнесе на войне, на крови наших военных говорят часто. Мой папа – не исключение. Он объясняет, что стратегические города на Донбассе были важны и нам, и оккупантам. Так, в Иловайске и Дебальцево были крупные железнодорожные узлы, и они нужны были для того, чтобы торговать углем, крутить махинации.
"Углем барыжили. Да и в целом война – очень большой бизнес. Зарабатывают все – на товарах, продуктах. Линия разграничения там как граница – люди, чтобы выжить, готовы абсолютно на все ... да и с нашей стороны нормально ниче не построено. Там почти нет радиостанций, которые бы перекрывали оккупированную территорию. Не ведется активная информационная война", – добавляет он.
Читайте также Мы платили деньги за то, чтобы ехать на войну, – щемящее интервью жены с добровольцем
Могли быть обстрелы химическими снарядами
Я знаю, что папа на Донбассе имел незначительное ранение. О нем он нам никогда не рассказывал. О нем я случайно узнала несколько лет назад из статьи в военном журнале батальона. Поэтому сейчас решила расспросить об этом инциденте подробно.
Нас обстреляли системой залпового огня. Скорее всего, снаряды были химическими, потому что они взрывались розовым цветом. Вот представь, на высоте 300 метров в воздухе разрывается большой снаряд, от него летят малые части и разрываются у земли. Я тогда переплывал реку Кальмиус. И вот вижу розовые облачка над собой. Лишь через несколько секунд я понял, что это обстрел из систем залпового огня. Тогда повернулся и понял, что берег рядом. Если я к нему доплыву, он меня закроет,
– начал рассказывать папа.
Он отметил, что другие военные в то время были неподалеку на берегу и успели спрятаться в укрытие.
"Я доплыл до берега, спрятал голову, туловище и услышал, что мне ногу посекло немножко. Я не знаю, достал ли усколками, или шуваром, который снаряды секли. Трудно было понять, что это было", – добавил он.
После того, как папа выплыл на берег, взял одежду, оружие, начался новый бой.
Как "провоцировали" боевиков
Вспоминая войну, папа рассказал и несколько интересных случаев. Среди них – история, как они с побратимами специально спровоцировали обстрел "позиции" одной из бригад. На самом деле, на том месте ни одной бригады не было.
Мы тогда поставили магнитофон, который очень громко крутил гимн и украинские песни. Те дураки думали, что на позиции есть подразделение. Они "знали", что приедут поздравлять и награждать украинских бойцов, и считали, что там как раз началось награждение. Боевики где-то 1,5 часа били по пустому полю. В то время за 100 – 200 метров в окопе сидел наш парень и передавал всю информацию,
– добавил папа.
Московская церковь помогала боевикам
Религиозный вопрос всегда труден. Есть сторонники разных церквей, приходов. Но есть церковь, которая подчиняется России – Украинская православная церковь Московского патриархата. На Донбассе наши защитники больше всего почувствовали, что это-церковь врага.
"Священники УПЦ МП прятали сепаров в церквях. Даже на подконтрольной нам территории. Вели для них информационную работу. Московская церковь – церковь агрессора, это факт. Хотя, были и нормальные, умеренные священники. Но таким было очень трудно, потому что их могли убрать. Поэтому они показывали себя нейтральными", – рассказал папа.
Цена жизни 20-летнего парня и 50-летнего – разная
С папой мы говорили уже больше часа. И лишь тогда я с комом в горле решилась спросить, ради чего он пошел на войну. Я хотела услышать его ответ, хотя, кажется, всегда его знала и понимала.
Сначала папа вспомнил об обязанности перед народом и государством, которых должен защищать. А потом назвал вторую причину. Главную.
Ну пошли бы молодые ребята, как Назар (мой брат), которые никогда в руках не держали оружие, не имеют понятия ни в военной стратегии, ни в тактике, ни в чем. Его надо прежде учить. И я всегда говорю – цена жизни 20-летнего парня, и цена жизни 50-летнего – разная. Я в 50 лет все равно что-то видел, ну... можно погибнуть. А в 20 лет ты еще ничего не видел. Это, конечно, условно,
– спокойно объяснил мне папа.
Мне трудно было что-то спросить в этот момент, хотелось расплакаться. Но я не могла... через несколько минут все-таки переспросила, что было самым тяжелым на войне.
"Терять и хоронить побратимов. Когда погибает ребенок в 18 лет...", – папа так и не договорил. Но и я не просила...
Смерть не была чем-то страшным
Трудно говорить о смерти с родителями. Особенно, когда они десятки раз были на волоске жизни и смерти. И когда папа рассказывал о боях за Марьинку, Широкино, Иловайск, о ценности жизни, я спросила, как побороть страх на войне? Как оставаться с холодным умом во время обстрелов в бою?
И услышала простой ответ: "Никак". Страх есть всегда. Тот, кто говорит, что не имеет страха – лжец. У всех людей есть естественный страх, и это хорошо, потому что он помогает выжить.
Как медик, который видел много смертей, она для меня не была чем-то страшным. Что страшнее смерти? Ничего,
– подчеркнул Папа.
Однако все бойцы "Азова" были добровольцами и готовы были к разным ситуациям, даже к смерти.
Ребята понимали, что такое смерть. И смерть собрата воспринималась не как трагедия, а как победа, что он погиб в бою за друзей, за государство. Я знаю, это звучит немного пафосно... Но так было и оно давило... Поэтому все готовы были к смерти,
– добавляет медик.
Понимаю, что быть каждый день на грани жизни и смерти – очень тяжело психологически. Поэтому сразу говорю папе, насколько важно военным во время службы, а особенно после нее, работать с психологом. И уже знаю, что ответ будет не таким простым, какой я себе могла бы представить.
"А ты покажи мне военных психологов в Украине? Их очень мало. Кто не был на войне, кто не был хотя бы в одном бою, не видел потерь, той суматохи – тот не может быть военным психологом", – объясняет он и тут же отмечает, что несмотря на все, работать с психикой после войны обязательно надо.
Возвращение домой с войны
Я до сих пор не помню четкого времени, когда папа вернулся с войны. Да и вообще то время я помню очень размыто. Единственное – я всегда была уверена, что с ним все будет хорошо. У меня даже мыслей дурных никогда не было. Это очень внутренние ощущения.
Вспоминаю, что зимой накануне 2015 года папа приехал на несколько дней домой. Это был Новый год. Но за несколько дней, перед Рождеством, снова вернулся на Донбасс, чтобы отпустить на праздники домой других медиков.
В конце января он все-таки вернулся. Тогда читал лекции на 1 международной конференции по тактической медицине. И все же до сих пор периодически ездит на Восток, в Мариуполь.
Жизнь после войны / Фото из личного архива
Какова цена твоего мирного неба? – последний и самый важный вопрос, который я задала папе в этом разговоре.
Это потерянные жизни или здоровье тысяч воинов участников АТО и ООС. Это изуродованные судьбы многих, кто "вернулся" с войны. Это горе родителей, которые больше не увидят своего ребенка-героя. Это – дети, у которых больше нет родного человека: отца или матери, жизнь которых унесла война с московскими оккупантами и их приспешниками.
С войны не возвращается никто и никогда. Если ты возвращаешься домой телом, то душа остается там, с побратимами, во снах ты часто возвращаешься на поля сражений. Ты не знаешь покоя. Каждый год в те периоды времени, когда шли самые жестокие бои, когда ты терял собратьев (для меня это август), ты становишься человеком, которого не понимают те, чьи жизнь и мирное небо ты защищал.
У тебя обостряется чувство справедливости, ты становишься прямолинейным, тебе не нужны сострадание, а лишь понимание. Ты многое теряешь, но приобретаешь друзей, собратьев, которые становятся для тебя родными по духу, опорой в трудные времена жизни, которые готовы на все ради боевой дружбы. Вместе! И ДО КОНЦА! СЛАВА НАЦИИ!